Иван Лукьянович Солоневич

ИЗБРАННОЕ


СОДЕРЖАНИЕ

* * *


МИФ О НИКОЛАЕ ВТОРОМ


В своё время я изрёк некую истину: «гений в политике — это хуже чумы». В те времена эта истина была сообщена почти без доказательств. Несколько позже по поводу неё меня свирепо допрашивали в Гестапо: кого это я, собственно, имел в виду? Я отвечал невинно: конечно, Сталина. Ещё позже я пытался обосновать эту истину так: гений — это человек, выдумывающий нечто принципиально новое. Нечто принципиально новое, естественно, входит в конфликт со всем, что называется «старым». Но так как жизнь человеческого общества базируется на целой сумме старых навыков, верований, традиций и чего хотите ещё, то гению остаётся одно: попробовать сломать «косность среды» методами вооружённых доказательств. Из этого никогда ничего путного не выходило.

Гений в политике — как и в других областях человеческой жизни — кроме науки — поставляет ничем незаменимый материал для экранных и литературных Холливудов всех эпох. О докторе Дженкинсе, который нам с вами дал оспенную прививку, вы, я полагаю, не знаете или почти ничего или вовсе ничего. Вероятно, не знают о нём и сёстры милосердия. Но о Екатерине Великой исписаны целые библиотеки романов и накручены миллионы вёрст фильмов. Я не занимаюсь никаким утопизмом и никаким прожектёрством и не собираюсь предлагать Холливуду фильм из жизни Дженкинса или Менделеева. Но нынешнему русскому читателю стоит предложить некоторые — в общем довольно простые соображения. Вот из числа тех, которые нам в голову не приходили — пока голова была в безопасности.

Итак: Ганнибал был, вероятно, величайшим полководцем истории: его «Канны» с тех пор пытались «догнать и перегнать» все полководцы мира и никому это не удалось. Ганнибал действительно «чуть-чуть» не захватил Рима. Но Карфаген он погубил окончательно. И, в изгнании, покончил жизнь самоубийством.

Цезарь был тоже гением. Римскую демократию он заменил первым в европейской истории тоталитарным режимом, Рима не спас и был зарезан своим лучшим другом — почти как Троцкий.

Карл Великий резал публику налево и направо, никакой Империи не создал и вообще у него ни из чего ничего не вышло.

В гении попал и наш Пётр Первый. Его карьера кончилась более мирно: капитуляция всей армии на Пруте, опустевший престол, почти сто лет порнократии и крепостное право.

Был гением и Наполеон: Ваграм и Аустерлиц, свод законов и стихи Гейне о двух гренадерах — коронный номер Шаляпина. Даже и Лермонтов соблазнился:

«Хвала, он русскому народу
Великий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал».

Какую это свободу каким это народам мог завещать наследник Цезаря и предшественник Сталина — остаётся мало понятным. Но в общем всё это кончилось так: Франция обескровлена вконец, Европа разорена, тираны и казаки в Париже, а гений на острове Святой Елены. Потом был «гений Гитлера». Теперь живёт ещё гений Сталина. Подождём. Гениев по осени считают.

В числе тех еретических мыслей, которые в своё время были высказаны в моей газете, была и такая: Николай Второй был самым умным человеком России. Сейчас, восемь лет спустя, в мою фразу о Николае Втором я внёс бы некоторое «уточнение»: с момента Его отречения от престола в мировой политике, — во всей мировой политике, более умного человека не было. Или, ещё точнее — или осторожнее — никто ничего с тех пор более умного не сделал.

Напоминаю исторический и общественный ход событий. У нас после гибели Николая Второго погибли: Милюков, Керенский, Троцкий, Бухарин и ещё несколько сотен столь же талантливых людей. И мы вместе с Милюковым, Керенским, Троцким, Бухариным и ещё несколькими сотнями столь же умных людей тоже катимся со ступеньки на ступеньку.

В Германии с тех пор выведены в исторический и прочий расход Вильгельм Второй, Веймарская конституция и гитлеровский Третий Райх. Немцы за это время проделали тот же процесс, что и мы. Или почти такой же.

После устранения двух реакционных монархов — в притоне Лиги Наций собрался «цвет человечества». Цвет человечества лил потоки красноречия и водопады шампанского. Клемансо — «отца победы» — вышибли вон. Вильсона, отца «четырнадцати пунктов» — вышибли вон. Ллойд Джорджа, отца «торговли с людоедами» — тоже вышибли вон. Ни из чего ничего не вышло: ни из примирения с Германией, ни из разоружения Германии. Ни из помощи Белой армии, ни из признания большевиков. Ни из посредничества между Японией и Китаем, ни из попыток посредничества в греко-турецкой войне. Я в своё время писал, что удостоверения Лиги наций следовало бы печатать на бланках жёлтых билетов. У М. Алданова есть очерки заседаний Лиги Наций, которые, вероятно, являются мировым рекордом в области политического репортажа. Прочтите их — и не пеняйте на жёлтый билет.

Итак вот: был цвет человечества. Самые избранные из самых избранных. Они произносили по сто красивых слов в минуту. Кое-кто и по триста. За это время шла война в России, шла война на Дальнем Востоке, шла война в Турции, шла война в Испании. Были и «инциденты»: польский генерал захватил литовскую вильну. Муссолини захватил Абиссинию. Лига Наций говорила: ах, как нехорошо! Потом Гитлер захватил Рейнскую область. Потом Австрию. Потом Чехию. К моменту абиссинской войны «англичанин мудрец» оказался без снарядов: флот снарядов не имел. К моменту гитлеровских неприятностей тот же мудрец страшно боялся… французского подводного флота. Словом — под прикрытием цвета человечества мирно зрел плод Второй Мировой войны. Потом было 110 союзных дивизий против пяти немецких — и, под прикрытием этого блефа, Гитлер съел Польшу. Сталин помогал, французы безмолвствовали. Потом Гитлер съел Францию — и Сталин был очень доволен. Потом у Гитлера оказались развязанные руки и Сталин оказался лицом к лицу со своим вчерашним другом, союзником и почти благодетелем: на советском фронте германские самолёты питались сталинскими же смазочными маслами. Потом товарищ Сталин был лучшим другом Черчилля. Потом всё это временно задержалось на линии Штеттин — Триест. А — что будет ещё потом? Нет, я не считаю Николая Второго «гением»…

Очень трудно было бы считать «гением» и Александра Первого. В 1814 году «Лигой Наций» был он. Собственно в единственном числе. Никто повешен не был. Ни одного клочка земли у Франции отнято не было. Даже и от миллиардной контрибуции «всеевропейский жандарм» отказался. Не было: ни репараций, ни репатриаций. Ни революций, ни войн. Не было концентрационных лагерей, хотя нечто вроде колхозов у нас уже было: военные поселения. Военные поселения нам «втемяшили в голову». А знаете ли вы, что военные поселения были введены — как и колхозы — на самом строгом основании самой современной науки? И проект выработал наш учёный историк профессор кн. Щербатов. К сожалению, Александр Первый некоторое философское образование всё-таки имел. Так что колхозы академика Щербатова были проведены в жизнь. Потом всю вину за них свалили на Аракчеева. О том — чего говорить не надо — наука умеет не говорить. Словом — в 1814 году была «кровавая реакция». В 1918 был бескровный прогресс.

Основное преимущество монархии (повторяю ещё раз: я говорю только о русской монархии) заключается в том, что власть получает средний человек и получает её по бесспорному праву случайности: по праву рождения. Он, как козырный туз в игре, правила которой вы признаёте. В такой игре такого туза и Аллах не бьёт. Этот средний человек, лишённый каких бы то ни было соблазнов богатства, власти, орденов и прочего — имеет наибольшую в мире свободу суждения. Американский писатель м-р Вудсворт — бывший коммунист и потом бывший банкир (может быть, раньше банкир и только потом коммунист) мечтал о том, как было бы хорошо, если бы на мирных и мировых конференциях заседали просто булочники, сапожники, портные и прочие — хуже Лиги Наций всё-таки не было бы. Говоря очень грубо — русская монархия реализовала вудсвортовскую мечту: средний человек, по своему социальному положению лишённый необходимости «борьбы за власть» и поэтому лишённый по крайней мере необходимости делать и гнусности. Ошибки будет, конечно, делать и он. Но меньше, чем кто бы то ни было другой.

…Мы живём в мире втемяшенных представлений. Мы называем: Петра Первого — Великим, Александра Первого — Благословенным и Сталина — гением. Поставим вопрос по-иному.

При Петре Первом — Швеция Карла XII, которая Германией Вильгельма Второго, конечно, никак не была, — дошла до Полтавы. Александр Первый, которого история называет Благословенным, — пустил французов в Москву — правда, Наполеон был не чета Карлу. При Сталине, Гениальнейшем из всех Полководцев Мира, — немцы опустошили страну до Волги. При Николае Втором, который не был ни Великим, ни Благословенным, ни тем более Гениальнейшим, — немцев дальше Царства Польского НЕ ПУСТИЛИ: а Вильгельм Второй намного почище Гитлера.

* * *

При Николае Втором Россия к войне готова не была. При Сталине она готовилась к войне по меньшей мере двадцать лет. О шведской войне Ключевский пишет: «ни одна война не была так плохо подготовлена». Я утверждаю: никогда ни к одной войне Россия готова не была и никогда готова не будет. Мы этого не можем. Я не могу годами собирать крышки от тюбиков, и вы тоже не можете. Я не хочу маршировать всю жизнь, и вы тоже не хотите. А немец — он может. В 1914 году Германия была, так сказать, абсолютно готова к войне. Это был предел почти полувековой концентрации всех сил страны. Это было как в спортивном тренинге: вы подымаете ваши силы до предела вашей физиологической возможности. Больше — поднять нельзя и нельзя держаться на этом уровне. Нужно: или выступить, или отказаться от выступления. Так было и с Германией Вильгельма. С Германией Гитлера был почти сплошной блеф.

Поэтому война с Германией была неизбежна. Это знал Николай Второй, и это знали все разумные и информированные люди страны — их было немного. И их травила интеллигенция. Один из самых реакционных публицистов этой эпохи, сотрудник «Нового Времени» — М. О. Меньшиков повторил литературный фокус Катона Римского. Катон каждую свою речь кончал так: «прежде всего нужно разрушить Карфаген». М. О. Меньшиков каждую статью кончал так: «А есть ли у нас достаточно пулемётов?»

Пулемётов у нас было недостаточно. Не хватило, впрочем, их и у Вильгельма: к зиме 1914-1915 года ни у кого ничего не хватило. Но нам от этого пришлось тяжелее всего: фронт был слишком широк.

До Русско-Германской войны была ещё и русско-японская неудача. Война с Японией была так же неизбежна, как война с Германией — хотя и по другим причинам. Нам был нужен выход из всей Сибири, японцам никак не было нужно, чтобы мы этот выход имели бы под самым их носом. Истории с пресловутыми лесными концессиями на Ялу имеют точно такое же значение, как те обвинения, которые в ночь на 22 июня 1941 года герр Риббентроп предъявил Советскому Союзу: стопроцентная ерунда.

Войну с Японией мы прозевали и потом проиграли. В общем, она была повторением Крымской войны: чудовищные расстояния между страной и фронтом, морские коммуникации противника — и — о чём историки говорят глухо или не говорят вовсе — фантастический интендантский грабёж. В Крымскую войну пропивалась даже «солома для лазаретов», а в Японскую целые дивизии сражались с картонными подмётками к валенкам. В Крымскую войну этим промышляли сыновья декабристов, в Японскую — их правнуки. В Мировую Великий Князь Николай Николаевич вешал интендантов пачками: воровства не было.

Итак — неизбежная, но прозеванная война, недооценка противника, 8 тысяч вёрст по единственной и ещё недостроенной железной дороге — японцы так и начали войну — пока дорога ещё не достроена — никаких особых неудач, середняцкое командование — героическая армия — и, как в 1917 году — «кинжал в спину победы» — тыловые части российского интендантства. Русская революционная интеллигенция идёт на штурм. Революция 1905 года. В революции 1917 года немецкие деньги ясны. О японских деньгах в революции 1905 года наши историки говорят так же глухо, как и о задушевных планах декабристов. Или — о письме Бакунина царю.

Словом: соединёнными усилиями японцев, интендантства и интеллигенции война проиграна. Наступает «Дума народного гнева». Дума народного гнева, и также и её последующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты: мы — демократы, и мы военщины не хотим. Николай Второй вооружает армию путём нарушения духа Основных Законов: в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматривает право правительства в исключительных случаях и во время парламентских каникул проводить временные законы и без парламента — с тем, чтобы они задним числом вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума распускалась («каникулы»), и кредиты на пулемёты проходили и без Думы. А когда сессия начиналась — то сделать уже ничего было нельзя.

Так вот: одним из самых основных воителей против вооружения русского солдата был проф. П. Н. Милюков. И когда выяснилась недостаточность этих пулемётов — то именно профессор П. Н. Милюков и обвинил Николая Второго в «глупости или измене?».

М. О. Меньшиков был прав: с 1906 до 1914 года «пулемёты» были самой важной проблемой государственного существования России. По плану Николая II перевооружение русской армии и пополнение её опустевших арсеналов должно было завершиться в 1918 году.

Русско-Германская война началась в 1914 году по той же причине, как Русско-Японская в 1905: пока не был закончен великий сибирский путь и пока не было кончено перевооружение русской армии. Только и всего. Япония не могла ждать, как не могла ждать и Германия. Как в 1941 году не мог больше ждать Гитлер.

Итак: началась война. Правительство Николая Второго наделало много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, это особенно видно. Тогда, в 1914, это, может быть, так ясно не было. Основных ошибок было две: то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П. Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался её основной прохвост. В день объявления войны П. Н. Милюков написал в «Речи» пораженческую статью, «Речь» всё-таки закрыли; потом Милюков ездил извиняться и объясняться к Вел. Кн. Николаю Николаевичу, и тот сделал ошибку: «Речь» снова вышла в свет, а Милюков снова стал ждать «своего Тулона». Тулон пришёл в феврале 1917 года.

Это были две основные ошибки. Правда, в те времена до «мобилизации промышленности» люди ещё не додумались, а политических противников вешать принято не было: реакция. Впрочем, своего сэра Кэзмента англичане всё-таки повесили. Поплакали, но повесили.

В 1939 году Сталин с аппетитом смотрел, как немцы съели поодиночке: Польшу, Голландию, Бельгию и, главное, — Францию. И — остался со своим другом, с глазу на глаз. В 1914 году положение на французском фронте было, собственно, таким же, как и в 1940: Жоффр расстреливал целые дивизии, чтобы удержать их на фронте. Германская армия двигалась с изумительно той же скоростью, как и в 1871, и в 1940. Русские реакционные железные дороги справились с мобилизацией армии на две недели раньше самого оптимистического расчёта русского генерального штаба. И самого пессимистического расчёта германского генерального штаба. Но наша мобилизация закончена всё-таки не была: расстояния. Николай II — по своей Высочайшей инициативе — лично по своей — бросил самсоновскую армию на верную гибель. Армия Самсонова погибла. Но Париж был спасён. Была спасена, следовательно, и Россия — от всего того, что с ней в 1941-1945 гг. проделали Сталин и Гитлер. Ибо если бы Париж был взят, то Франция была бы кончена. И тогда против России были бы: вся Германия, вся Австрия и вся Турция. Тогда дело, может быть, не кончилось бы и на Волге.

Я ещё помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи. Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин. Потом — после войны — Фош и Черчилль с благодарностью вспоминали «глупость или измену», которая спасла Париж, спасла союзников — и чуть-чуть было не спасла Россию.

Потом — война зарылась в землю. Русские, немецкие, французские, английские и прочие военные полуспецы, пишущие военные истории, разбирают военные ошибки: Жоффра и Фоша, Николая Николаевича и Алексеева, Николая Второго и Черчилля, Гинденбурга и Людендорфа. Я стою на той точке зрения, что всё это не имеет вовсе никакого значения. И по той совершенно простой причине, что на всех фронтах были одинаковые генералы, делавшие одинаковые ошибки, и что в конечном счёте эти генералы и эти ошибки выравнивались автоматически. Сегодня — запоздал Ренненкампф, завтра — запоздает Макензен. Не судят, конечно, только победителей. Нужно же иметь символ победы. Или, в противном случае, — нужно же иметь козла отпущения. Иногда, впрочем, роли несколько перемешиваются: жертва поражения становится символом грядущей победы: так случилось с нашими декабристами.

Я не знаю, насколько наши генералы были хуже или лучше германских. Я не знаю, был ли Куропаткин действительно такой бездарностью, как у нас принято думать. Да, подбор и выдвижение высшего командного состава были поставлены отвратительно — об этом пишет и Деникин. Да, русская военная доктрина была чисто германской — о Суворове забыли начисто и зубрили Клаузевица. Но приблизительно так же был поставлен подбор генералитета и в германской армии. И она тоже базировалась на Клаузевице. Общая подготовка германской армии была неизмерно выше нашей: вся страна сотню лет экономически, психологически и профессионально готовилась к войне — «последней и решающей». Во всяком деревенском трактире был свой почётный стол, за который могли садиться: аристократия деревни и участники войны — орденоносцы. Если в каждой деревне так делается сто лет, то это, конечно, действует. У нас это просто не было возможно, — как и собирание тюбиков. Вся машина германской армии была сколочена гораздо крепче нашей — это помогло мало. Наша машина, как и всегда в нашей истории — сколачивалась на ходу. Недавнее прошлое этой машины — было очень плохо: две неудачные войны — Крымская и Японская, отвратительное положение офицерства — нищего, забитого, презираемого «общественностью» и преследуемого революционерами, общепринятая пропаганда против милитаризма, империализма, золотопогонников, опричников и прочее и прочее. И это, впрочем, помогло мало. Первые дни и месяцы войны продемонстрировали поистине изумительный сдвиг: вчерашних опричников носили на руках. Вчерашние демонстранты и революционеры пёрли добровольцами. Толпы и десятки тысяч человек ходили с царскими портретами. И вот, тут-то наши последующие историки нам говорят: даже и этого подъёма Николай не сумел использовать. А — как было «использовать»?

Оглядываясь на эти героические и решающие годы, я теперь думаю, что во всей России было только три человека, которые точно знали, чего они хотели: Николай II, Милюков и Ленин. Русского народа в сущности не знал никто из них. Николай Второй его просто не мог знать во дворце, да ещё и в нерусском Петербурге. Но Николай Второй действовал на основании традиции — и традиция более или менее совпадала и с общим инстинктом русского народа. Николай Второй хотел: победы, укрепления престола и замены Государственной Думы чем-то, по крайней мере, более приличным. Милюков и Ленин хотели власти и только власти. И никакие приличия на их дороге не стояли. Биография Ленина более или менее известна. В своей книги «Две Интеллигенции» я привожу самые основные этапы политической биографии Милюкова. Это — или полная бессовестность или полная безмозглость. Или и то, и другое вместе взятые. Что в 1914-16 году означал рецепт: «использовать народный подъём»? Или «протянуть руку народу»? Или «найти общий язык со страной»? Только одно: передать всю власть в руки Милюкова-Ленина. То есть организовать полусовдепское временное правительство уже в 1914 году.

Подъём был действительно небывалый. Не потому ли Милюков сменил вехи и стал проповедывать захват Дарданелл? Ещё летом 1917 года Ленин на митинге клялся и божился, что и он — за войну до полной победы — это Ленин, прибывший в Питер битком набитый немецким золотом и немецкими чеками. На этом митинге я в первый раз слышал Ленина. Оратор он был отвратительный: картавил, путался, потел и волновался страшно. Пролетариат Ленину не верил ни на копейку, и ленинская речь всё время прерывалась ироническими возгласами. Было действительно трудно: на немецкие деньги изворачиваться о полной победе. Но Ленин знал, чего он хочет. Знал и Милюков. Не потому ли странные личные симпатии этих двух людей — Ленин несколько раз писал: из всех наших противников Милюков самый умный. Милюков всё время сворачивал на эволюцию советской власти. Очень вероятно, что в наследники этой эволюции метил он сам: милюковского дара предвидения хватило бы и на это.

Так вот: война. И ещё до неё, после Столыпина, — начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912 года у нас в университете ещё были забастовки и «беспорядки». И ещё вмешивалась полиция. Зимой 1913-14 гг. мы уже обходились и без полиции — мы просто били социалистов по зубам. Это было, конечно, некультурно. Но, странным образом, это помогало лучше, чем полиция. Получивши несколько раз по морде — центральные комитеты и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и СР — как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914 года студенчество попёрло в офицерские школы — добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю, чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было существовало правительство, которое держало бы свою интеллигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллигенция, которая так гадила бы в эту ватку. Но уже и до 1914 года был перелом. В 1914 году наступил геологический сдвиг. Что было делать Николаю Второму и что было делать Милюкову?

Снарядов не было всё равно. И никакой энтузиазм не мог накопить их раньше, чем года через два. Союзных поставок не было вовсе — мы были начисто отрезаны от внешнего мира. Стали строить заводы военного снаряжения и в непотребно короткий срок построили Мурманскую железную дорогу — кстати: в своё время постройка Сибирского пути шла почти в полтора раза скорее, чем современная ей постройка Тихоокеанского пути. «Стратегия войны» была проста до очевидности: нужно как-то продержаться. К тому именно времени относится почти анекдотический визит американской комиссии на русские военные заводы. Комиссия должна была их инспектировать. Комиссия осмотрела казённые военные заводы и довольно поспешно уехала обратно в САСШ: наши заводы оказались очень новы и очень нужны и для САСШ. В своей книге о социализме я ставлю и такой вопрос: казённые заводы были казёнными заводами, то есть предприятиями социалистического типа. Нигде во всей русской литературе я не нашёл не только ответа на вопрос, но даже и вопроса: чем объяснить их блестящую работу? Этим наша «наука» не поинтересовалась. А, может быть, и некоторый процент «социализма» был бы вовсе не так утопичен именно при «самодержавии»…

Имейте в виду: все эти годы я провёл в качестве репортёра. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях, программах, обещаниях, восклицаниях и прочем — а о том, что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Обводном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так, например, последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк и не гвардия и не армия. Это были лишённые офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трёхсот. Как могло правительство проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об этом Б. Савинкову — он тогда был военным министром. Савинков обозвал меня паникёром.

Что было делать Николаю Второму? Только одно: готовить победу. Что было делать П. Н. Милюкову — только одно: срывать победу. Ибо, если бы конец 1917 года, как на это рассчитывал Николай Второй, принёс бы России победу — то карьера П. Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая Второго, Его деда и Его отца, Его предков и Его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу — под личным командованием Царя. При каком бы то ни было участии русского Царя в какой бы то ни было «лиге наций» ничего похожего на женевский публичный дом не было бы возможно. При консолидированной России — никакой Гитлер не попёр бы на Вторую Мировую войну. Гитлер так и писал — «русская революция есть для нас указующий перст Провидения» — Провидение подвело. В 1930-х годах при соблюдении довоенного промышленного темпа — Россия приблизительно «обогнала» бы САСШ — не по всем показателям, но по очень многим. Мы с вами не сидели бы здесь — но это, конечно, не имеет никакого значения. Имеет значение другой вопрос: что стало бы с «эпохой войны и революций», на которую нацеливался ведь не только один Ленин. Для русской революционной интеллигенции, как для Японии 1905 года, для Германии 1914 или Сталина в 1947 году — выхода бы не было. О том, что Сталин в 1947 году не мог действовать иначе, чем он действовал, я пишу в другом месте. Сейчас скажу только очень схематически: принятие плана Маршалла означало бы подчинение капиталистическим методам, а эти методы Сталина бы съели. Очищение Венгрии или Польши или прочего в этом роде означало бы создание в Венгрии или Польше или в прочих — правительства и армии, исполненных предельной ненависти и к коммунистам, и к коммунистам-завоевателям. СССР оказался бы охваченным тесным кольцом стран и народов, на которых не могли бы подействовать никакая коммунистическая пропаганда. В СССР пришлось бы вернуть ещё и ещё сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. И на границах СССР держать новые миллионы — защиту против вчерашних «сателлитов». Пришлось бы поставить крест над мировой революцией. И ждать капиталистической консолидации всего мира, консолидации, которая в конечном счёте не может не взять за горло русский отряд мировой революционной сволочи: всех этих коммунистов, энкаведистов, погонщиков и палачей. Их — от пяти до десяти миллионов. Под ними — вечно, хотя и глухо, бурлящее море недовольства. И в этой обстановке принять план Маршалла?

1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это — и союзники, и немцы, знал это, конечно, и Милюков, что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке, и что 1917 год будет годом победы: над немцами и над революцией. Но тогда — конец. Не только для Милюкова, но и для всей интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, будет разгромлена не только фактически — победой, одержанной без неё, — но и принципиально: будет доказано, что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз теми антинаучными методами, против которых она боролась лет двести подряд, и что её методы — научные и философские, не годятся никуда и что следовательно — она и сама никуда не годится.

То, что в России произошло 19 февраля 1861 года, с «научной» точки зрения есть чудо: вмешательство надклассовой личной воли в самый страшный узел русской истории. Что, если путём такого же «чуда» — и Царь и народ найдут пути к развязыванию и других узлов? Ведь вот — уже при министерстве С. Ю. Витте Николай Второй повелел разработать проект введения восьмичасового рабочего дня — восьмичасового рабочего дня тогда ещё не было нигде. Этот проект был пока что утопичен, как был утопичен и манифест Павла Первого об ограничении барщины тремя днями в неделю. Но он — указывал направление и ставил цель. Направление было указано верно и шестьдесят лет спустя цель была достигнута.

Что — если русское самодержавие достигнет русских целей и без Милюкова? Или человечество — человеческих целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым часом русской революции и русской революционной интеллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже поздно

И вот российская интеллигенция бросилась на заранее подготовленный штурм. Вся её предыдущая вековая деятельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за каким марксизмом, социализмом, интернационализмом — ни за какой философией русская масса не пойдёт.

Вековая практическая деятельность социалистических партий доказала с предельной степенью наглядности: никакая пропаганда против царской власти не имеет никаких шансов на успех, и рабочие и тем более крестьянство такой пропагандой только отталкиваются — центральные комитеты С-Д и С-Р партий рекомендовали своим агитаторам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно обходить закон о царе. Революцию можно было провести только под патриотическим соусом. Он был найден.

Кто начал революцию? Думаю, что принципиально её начал патриарх Никон: первой инъекцией иностранной схоластики в русскую жизнь. Его поддержал правящий слой, жаждавший привилегий по шляхетскому образцу. В 1914-1917 году самое страшное изобретение революции было сделано петербургской аристократией. Это — распутинская легенда. Напомню: он был единственным, кто поддерживал жизнь Наследника престола, который был болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессильна. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная функция — никакой политической роли он не играл. При рождении — и при почти конце этой легенды я присутствовал сам. Родилась она в аристократических салонах — русская аристократия русской монархии не любила очень — и наоборот. В эмигрантской литературе были и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский военный историк Керсновский, идеолог офицерства — или ещё точнее — офицерской касты — писал: «сплетня о царице — любовнице Распутина родилась в „великосветских салонах“. За эту сплетню милюковцы ухватились руками и зубами: это было именно то, чего не хватало. „Проклятое самодержавие“ на массы не действовало никак. Но царица — изменница и шпионка и любовница пьяного мужика. И царь, который всё это видит и терпит. И армия, которая за всё это платит кровью?»

Санкт-Петербург как истерическая баба. Трибуна Государственной Думы стала тем же, чем сейчас для товарища Молотова служит трибуна всех конференций: не для организации мира, а для разжигания революции. Милюков гремел: «Что это — глупость или измена?» Военная цензура запрещала публикацию его речей — они в миллионах оттисков расходились по всей стране. Я никак не думаю, чтобы они действовали на всю страну. Но на Петербург они действовали. Возьмите в руки Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона — т. 65, стр. 270. Там сказано:

«Инородческое население живёт около столицы, окружая её плотным кольцом и достигая 90% общего числа населения. По переписи 1891 года — 85% (восемьдесят пять процентов) указали русский язык в качестве НЕ родного языка».

Но даже и Санкт-Петербург — город с тремя именами, чужой город на чужом болоте, был только одним из симптомов. Уже в Смутное время семибоярщина советовала полякам вырвать царский престол из Москвы и унести его куда-нибудь подальше. Этот проект и был реализован при Петре, — один из вариантов европейского разгрома русской государственной традиции. Страна в истерике не билась. Но в Петербурге, куда всякие милюковцы собрались «на ловлю счастья и чинов», денег и власти — всё равно каких денег и какой власти — в Петербурге была истерика. В марте 1917 года толпы шатались по городу («с красным знаменем вперёд — обалделый прёт народ») и орали ура — своим собственным виселицам, голоду, подвалам и чрезвычайкам.

Итак: лозунг был найден. Патриотический и даже антимонархический — что и было нужно. Царь — дурак, пьяница и тряпка. У него под носом его жена изменяет с изменником Распутиным, он ничего не видит — царя нужно менять.

Позвольте рассказать один из заключительных штрихов распутинской истории.

У меня был старый товарищ юности — Евгений Михайлович Братин. В царское время он писал в синодальном органе «Колокол». Юноша он был бездарный и таинственный, я до сих пор не знаю его происхождения, кажется, из каких-то узбеков. В русской компании он называл себя грузином, в еврейской — евреем. Потом он, как и все неудачники, перешёл к большевикам. Был зампредом харьковской чрезвычайки и потом представителем ТАССа и «Известий» в Москве. Потом его, кажется, расстреляли: он вызван был в Москву и как-то исчез.

Летом 1917 года он перековался и стал работать в новой газете «Республика», основанной крупным спекулянтом Гутманом. В те же времена действовала Чрезвычайная Следственная комиссия по делам о преступлениях старого режима. Положение комиссии было идиотским: никаких преступлений — хоть лавочку закрывай. Однажды пришёл ко мне мой Женька Братин и сообщил: он-де нашёл шифрованную переписку Царицы и Распутина с немецким шпионским центром в Стокгольме. Женьку Братина я выгнал вон. Но в «Республике» под колоссальными заголовками появились братинские разоблачения: тексты шифрованных телеграмм, какие-то кирпичи. Какие-то «обороты колеса» и вообще чушь совершенно несусветимая. Чрезвычайная Комиссия, однако, обрадовалась до чрезвычайности, — наконец-то хоть что-нибудь. ЧК вызвала Братина. Братин от «дачи показаний» отказался наотрез: это-де его тайна. За Братина взялась контрразведка — и тут уж пришлось бедняге выложить всё. Оказалось, что все эти телеграммы и прочее были сфабрикованы Братиным в сообществе с какой-то телеграфистской.

Вообще за такое изобретение Братина следовало бы повесить, как впрочем и Милюкова. Но дело ограничилось только скандалом — из «Республики» Братина всё-таки выгнали вон — его буржуазно-революционная карьера была кончена и началась пролетарски-революционная — та, кажется, кончилась ещё хуже. Потом, лет двадцать спустя, я обнаружил следы братинского вдохновения в одном из американских фильмов. Так пишется история.

Истории Государственной Думы у нас нет. То, что есть — такая же чушь, как и братинский шифр. Напомню о том, что классической формой русского народного представительства были Соборы. То есть деловое представительство, а не партийное. Напомню и ещё об одном обстоятельстве: англо-американский парламентаризм есть внепартийный парламентаризм. По закону и традиции в парламент попадает тот, кто получил хотя бы относительное большинство голосов — это создаёт систему двух партий, из которых ни одна не имеет никакой программы. Работа партии м-ра Эттли — это первый в истории Великобритании опыт превращения отсталого английского острова в передовую европейскую страну. ДО этого ни тори, ни виги, ни консерваторы, ни либералы не имели никаких программ. Не имеют их ни республиканцы, ни демократы в САСШ. Не имели программ и русские Соборы. В первую же Государственную Думу хлынули десятки программ и революционных программ. Дума пришла — и положила ноги на стол. Её разогнали — безо всякого ущерба для кого бы то ни было. Но не было использовано предостережение нашего единственного теоретика монархии — бывшего террориста Льва Тихомирова. Он писал, что в положении о Государственной Думе «национальная идея отсутствует, так же как и социальная» — нет органической связи с жизнью страны. До Тихомирова — после манифеста 1861 года Ю. Самарин писал: «народной конституции у нас пока быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства… есть ложь и обман». Так наша Дума и оказалась: ложью и обманом.

Монархия без народного представительства работать не может. Это было ясно Алексею Михайловичу и Николаю Александровичу. Но Николай Александрович поддался теориям государственного права и допустил перенос на русскую точку зрения западноевропейского парламентаризма, который и у себя на родине, в Западной Европе, успел к этому времени продемонстрировать свою полную неспособность наладить нормальный государственный быт. Лев Тихомиров предлагал народное представительство по старомосковскому образцу: церковь, земство, купечество, наука, профессиональные союзы, кооперация промысла и прочее. То есть представительство, органически связанное с органическими выросшими общественными организациями. Вместо этого мы получили монопольное представительство интеллигенции, начисто оторванной от народа, «беспочвенной», книжной, философски блудливой и революционно неистовой. В Государственную Думу первого созыва так и попали наследники «Бесов» и Нечаева, сотоварищи Азефа и Савинкова, поклонники Гегеля и Маркса. Никому из них до реальной России не было никакого дела. Они были наполнены программами, теориями, утопиями и галлюцинациями — и больше всего жаждой власти во имя программ и галлюцинаций. А может быть и ещё проще: жаждой власти во имя власти. Сегодняшнее НКВД с изумительной степенью точности воспроизводит на практике теоретическое построение Михайловского и Лаврова — художественно отражённое в «Бесах». Я более или менее знаю личный состав НКВД. Только окончательный идиот может предполагать, что у всех этих расстрельщиков есть какая бы то ни было «идея».

Вот — от всего этого нас всех и пытался защищать Николай Второй. Ему не удалось. Он наделал много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, они кажутся нам довольно очевидными — тридцать лет тому назад они такими очевидными не казались. Но нужно сказать и другое: история возложила на Николая Второго задачу сверхчеловеческой трудности: нужно было бороться и с остатками дворянских привилегий, и со всей или почти со всей интеллигенцией. Имея в тылу интендантов и интеллигентов — нужно было бороться и с Японией, и с Германией. И между «царём и народом» существовала только одна — одна-единственная связь: чисто моральная. Даже и Церковь, подорванная реформами Никона и синодом Петра — Церковь, давно растерявшая свой морально-общественный авторитет, давным-давно потеряла и свой собственный голос. Сейчас она служит панихиды. Тогда она не шевельнула ни одним пальцем. Никто, впрочем, не шевельнул. Так был убит первый человек России. За Ним последовали и вторые, и десятые: до сих пор в общем миллионов пятьдесят. Но и это ещё не конец

Проблема русской монархии и Николая Второго в частности, это вовсе не проблема «реформы правления». Для России это есть вопрос о «быть или не быть». Ибо это есть вопрос морального порядка, а всё то своё, что Россия давала или пыталась дать миру и самой себе — всё то, на чём реально строилась наша история и наша национальная личность — было основано не на принципе насилия и не на принципе выгоды — а на чисто моральных исходных точках. Отказ от них — это отказ от самого себя. Отказ от монархии — есть отказ от тысячи лет нашей истории.

Если рассматривать вещи с точки зрения, допустим, А. Ф. Керенского, то эти тысяча лет были сплошной ошибкой. Сплошным насилием над «волей народа русского», выраженной в философии Лейбница, Руссо, Сен-Симона, Фурье, Гегеля, Канта, Шеллинга, Ницше, Маркса, и Бог знает кого ещё. Разумеется, всякий Лейбниц понимал «волю русского народа» лучше, чем понимал это сам русский народ. Если мы станем на такую точку зрения, то тогда нужно поставить крест не только надо всем прошлым, но также и надо всем будущим России: ибо если одиннадцать веков были сплошной ошибкой и сплошным насилием, то какой Лейбниц сможет гарантировать нам всем, родства не помнящим, что в двенадцатом веке будет мало-мальски лучше — даже и в том невероятном случае, если рецепты Лейбница будут применены без конкуренции со стороны других рецептов, рождённых органами усидчивости других властителей дум. Если за одиннадцать веков своего существования нация не смогла придумать ничего путного, то какое основание предполагать, что в двенадцатом или пятнадцатом она найдёт что-то путное в картотеке очередного аспиранта на кафедру философской пропедевтики?

Русская история, при всей её огромности, в сущности, очень проста. И если мы будем рассматривать её не с философской, а с научной точки зрения — даже и отбрасывая в сторону какие бы то ни было «эмоции», то на протяжении одиннадцати веков мы можем установить такую связь явлений:

Чем было больше «самодержавия», тем больше росла и крепла страна.

Чем меньше было «самодержавия», тем стране было хуже.

Ликвидация самодержавия всегда влекла за собою катастрофу. Вспомним самые элементарные вещи.

Расцвет Киевский Руси закончился её почти феодальным «удельным» разделом, то есть ликвидацией самодержавной власти — Киевскую Русь кочевники смели с лица земли.

После смерти Всеволода Большое Гнездо самодержавие никнет опять и Россия попадает под татарский разгром.

Прекращение династии Грозного вызывает Смутное время.

Период безвластных императриц организует дворянское крепостное право.

Свержение Николая Второго вызывает рождение колхозного крепостного права.

Итак: в течение одиннадцати веков лозунг «долой самодержавие» был реализован пять раз. И ни одного разу дело не обошлось без катастрофы.

Это, может быть, и не совсем «наука». Но есть всё-таки факт. Целая цепь фактов, из которых при некотором напряжении нормальных умственных способностей можно было бы извлечь и некоторые политические уроки. Я очень боюсь, что русская интеллигенция этих уроков не извлекла. Между ней и действительностью висит этакий бумажный занавес, разрисованный всякими небылицами. И всякая небылица кажется ей реальностью. И всякая мода — законом природы.

Около ста лет тому назад французский политический мыслитель Токвиль писал: «нет худших врагов прогресса, чем те, кого я бы назвал „профессиональными прогрессистами“, — люди, которые думают, что миру ничего больше не требуется, как радикальное проведение их специальных программ». Русская интеллигенция в своей решающей части вот и состояла из «профессиональных прогрессистов». И у каждого была «специальная программа» и каждый был убеждён в том, что миру ничего больше не требуется. На путях к реализации всех этих программ стояла традиция, в данном случае воплощённая в Царе. Русская профессионально прогрессивная интеллигенция ненавидела Царя лютой ненавистью: это именно он был преградой на путях к невыразимому блаженству: военных поселений, фаланстеров, коммун и колхозов. Профессионально-прогрессивная интеллигенция была профессионально-прогрессивной: она с этого кормилась. Верхи русской культуры к этой интеллигенции собственно никакого отношения не имели. От Пушкина до Толстого, от Ломоносова до Менделеева — эти верхи были религиозны, консервативны и монархичны. Среди людей искусства были кое-какие отклонения — вот вроде толстовского Николая Палкина. Среди людей науки, кажется, даже и отклонений не было. Но эти верхи «политикой не занимались» — политика была в руках профессиональных прогрессистов, революционеров, нечаевых, савинковых, милюковых и азефов. Профессионалы давали тон. Я очень хорошо знаю быт дореволюционной сельской интеллигенции. Она жила очень плотно и сытно. Всем своим нутром она тянулась к Церкви и к Царю. Все «Русские Богатства» настраивали её против Церкви и против Царя. Но «Русские Богатства» были, конечно, прогрессом. Церковь и Царь были, конечно, реакцией. Так шаталось сознание низовой интеллигенции. Так оно было разорвано на две части: в одной был здоровый национальный и нравственный инстинкт, в другую целыми толпами ломились властители дум. И люди не знали, что почать: «ложиться спать или вставать». Подымать агротехнику и тем подрывать возможности «чёрного передела» или агитировать за чёрный передел и для этого тормозить агротехнику как только можно. Нужно ведь революционизировать деревню. Так — оно и шло, через пень в колоду.

Но низовая интеллигенция была искренняя. С моей личной точки зрения, властители дум были почти сплошной сволочью — в буквальном смысле этого слова. Они в общем делали то же, что в эмиграции делали профессора Милюков и Одинец: звали молодёжь на каторжные работы и сами пожинали гонорары. Молодёжь — бросала бомбы или возвращалась в СССР, и её «жертвы» властители дум записывали на свой текущий счёт. Никто из них повешен не был, и почти никто не попал даже и на каторгу. Что же касается ссылки — то она играла решительно ту же роль, как развод для киноартистки: реклама, тираж и гонорары.

* * *

Известные представления всасываются с млеком всех философских ослиц. Они становятся частью и умственного и — что ещё хуже — эмоционального багажа: «Старый режим», «тюрьма народов», «кровавое самодержавие», «отсталая царская Россия» — вся эта потёртая мелкая и фальшивая монета котируется на интеллигентском чёрном и красном рынке и сейчас. Не совсем по прежнему паритету, но всё-таки котируется. Да, конечно, так плохо, как при Сталине, не было и при старом режиме. Даже при старом режиме. Но зачем же возвращаться к «старому режиму». Попробуем новый. Какой новый? А какой-нибудь. По Иванову, Петрову, Степову. По Бердяеву, Шестову, Сартру. Или по Бухарину, Левицкому. Или по Махно, Григорьеву, Улялаеву. Только не по живому опыту одиннадцати веков.

В наших русских условиях на страже настоящего прогресса стояла монархия — и только она одна. Это она защищала Россию от таких прогрессивно мыслящих людей, как Батый или Наполеон, и от таких философски образованных рабовладельцев, каким был вольтерианский помещик или марксистский чекист. И в те периоды, когда монархия слабела, для России наступала катастрофа. Это есть очевидный исторический факт. Носители прогрессизма делали, делают и будут делать всё от них зависящее, чтобы эту очевидность замазать или по крайней мере извратить. И у всякого из них будет своя «специальная программа», рождённая в схоластической реторте, как был рождён гётевский Гомункулус. И у всякого будет своя специальная галлюцинация. Иногда — и по несколько галлюцинаций…

Гомункулус поумнеть, конечно, не мог. Профессиональные прогрессисты тоже не могут. Одни из них, философы, будут заниматься фабрикацией призраков, другие — приват-доценты, будут Добчинскими и Бобчинскими, вприпрыжку, «петушком, петушком» трепать за каждым Хлестаковым каждого варианта «самой современной» философии: только бы не отстать от века. Никаких методов общественной санитарии, которые охранили бы всех нас от философов, гомункулосов, призраков, приват-доцентов, галлюцинаций и просто от общественной хлестаковщины, — современная общественная медицина ещё не придумала. Старая русская эмиграция в её подавляющем большинстве нашла достаточно эффективный способ: просто не принимать ничего этого мало-мальски всерьёз. Но с новой эмиграцией дело обстоит значительно хуже.

Старая эмиграция — в её массе имела время кое о чём подумать. У новой этого времени не было. Старая эмиграция за эти тридцать лет могла сравнить: Россию мирного времени и заграницу мирного времени. Новая из лагерей ГУЛАГа попала в лагеря УННРы. Старая эмиграция эти тридцать лет жила в условиях свободы печати — новая очутилась в атмосфере цензуры, лицензий и партийности. В старой России свобода печати была ограничена левыми кругами — не правительством — об этом писал ещё и А. Герцен. На территориях новой эмиграции свободы печати нет. Одна партийная жвачка об одном невыразимо прекрасном будущем заменена другой партийной жвачкой о другом невыразимом будущем. Никаких фактов о прошлом России, революции и эмиграции — новым русским беженцам НЕ сообщено. НЕ сообщено — как готовилась и как родилась великая и бескровная, не сообщено о том, так что же за эти тридцать лет думали и писали обо всём этом Деникин и Троцкий, Алданов и Бунин, Керенский и Милюков, Черчилль и Гитлер, евразийцы и фашисты, сменовеховцы или даже такие, как я. Нет истины кроме истины и гомункулус — пророк её: он уж знает, как помудрее приспособиться к философии. И вместо старой дюжины призраков строится новый — порядкового номера чортовой дюжины. Есть в мире головы, в которых все тринадцать переплелись в одну единую неразбериху…

В течение одиннадцати веков русской истории русская национально-политическая традиция была воплощена в русской монархии. Если бы традиция была неудачна — удачна не всякая традиция — то в данных исторических и географических условиях великая нация вырасти бы не могла. Она — выросла. В течение последних десятилетий русской истории эта традиция была воплощена в Николае Втором. Если Николай Второй был так плох, как его рисуют профессиональные Гомункулусы, то Россия не имела бы самого быстрого в мире хозяйственного роста, и война 1914-1916 года не остановилась бы на границах Царства Польского. Николая Второго можно рассматривать как личность — это, может быть, было бы очень интересно с точки зрения исторического романиста. Его можно рассматривать как носителя традиции — и тогда придётся установить тот исторический факт, что носители этой традиции — за очень немногими исключениями были её рабами. Но также — и её героями, и её мучениками. Что ни Павел Первый, ни Александр Второй не были убиты «за реакцию» — они были убиты за прогресс. Павел, который взялся за освобождение крестьян, и Александр, который это закончил. Что никакими тиранами, деспотами и прочим никто из них не был, но что все они стояли поперёк дороги гомункулусам и философам, профессиональным прогрессистам и профессиональным революционерам. Цареубийства 1801, 1881 и 1918 года — все они были победой реакции. 1801 год отбросил освобождение крестьян, 1881 — восстановление народного представительства, 1918 закрепостил русский народ на основе комбинированного метода Батыя и Салтычихи.

Что сейчас сказать о личности и о работе Николая Второго?

Президент французской республики Лубэ писал о Нём:

«Он предан своим идеям. Он защищает их терпеливо и упорно. У него надолго продуманные планы, которые он постепенно проводит в жизнь. Царь обладает сильной душой и мужественным, непоколебимым верным сердцем. Он знает, куда он идёт и чего он хочет».

Уинстон Черчилль пишет:

«Представление о царском режиме, как об узкосердечном и гнилом, отвечает поверхностным утверждениям наших дней. Но один только взгляд на тридцатимесячную войну против Германии и Австрии должен изменить это представление и установить основные факты. По тем ударам, которые Российская Империя пережила, по катастрофам, которые на неё свалились — мы можем судить о её силе… Почему можем мы отрицать, что Николай Второй выдержал это страшное испытание? Он наделал много ошибок — какой вождь не делает их? Он не был ни великим вождём, ни великим царём. Он был только искренним простым человеком со средними способностями… На тех высотах человечества, где все проблемы сводятся к „да“ или „нет“, где события перерастают человеческие способности, решение принадлежало ему: война или не война? Направо или налево? Демократия или твёрдость? Справедливость требует признания за ним всего, чего он достиг. Жертвенное наступление русских армий в 1914 году, которое спасло Париж, упорядоченный отход, без снарядов, и снова медленно нарастающая сила. Победы Брусилова — начало нового русского наступления в 1917 году — более мощного и непобедимого, чем когда бы то ни было. Несмотря на большие и страшные ошибки, тот строй, который был в нём воплощён, которому он давал жизненный импульс — к этому моменту уже выиграл войну для России… Пусть его усилия преуменьшают. Пусть чернят его действия и оскорбляют его память — но пусть скажут: кто же другой оказался более пригодным? В талантливых и смелых людях, в людях властных и честолюбивых, в умах дерзающих и повелевающих — во всём этом нехватки не было. Но никто не смог ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависели жизнь и слава России. На пороге победы она рухнула на землю, заживо пожираемая червями…» (К сожалению, приходится цитировать по немецкому переводу книги «Мировой кризис», том I, стр. 221-222).

Президент Лубэ был республиканцем, Черчилль был монархистом. Третий вариант «формы правления» представлял собою Гитлер. О монархах он отзывался в тоне крайнего презрения: все они были дураками — один он, Гитлер, умный. Это писалось, конечно, ДО 1941 года. До обсуждения личности и деяний Николая Второго Гитлер не снисходит. Но в его «Майн Кампф» есть формулировка того положения, в котором очутилась Германия в 1916 году. Вот она:

«Победу России можно было оттянуть — но по всем человеческим предвидениям она была неотвратима».

Гитлер даже не пишет о «победе союзников», он пишет только о победе России. Собственно, он повторяет то, что говорит и Черчилль: в 1917 году Россия стояла на пороге победы. И средний человек — Николай Второй — несмотря на его «страшные ошибки» — вёл и почти привёл Россию к этой победе. Где были бы мы с вами, если бы черви не уготовили нам всем — всему миру — катастрофы февраля 1917 года? И как мы можем исторически, политически и, в особенности, морально квалифицировать тех людей, которые ещё и сейчас что-то талдычат о народной революции 1917 года — о двух или даже четырёх народных революциях? В феврале 1917 года свершилось заранее и задолго обдуманное величайшее преступление во всей истории России: черви профессиональных прогрессистов, сознательно и упорно подтачивали «жизнь и славу России». Подточили. Никак не меньше шестидесяти миллионов русских людей заплатили своими жизнями за этот философский подвиг. «Слава России» стала «притчей во языцех и поношением человеков». Когда-то Святая Русь стала предметом ужаса, отвращения и ненависти — собственно, во всём мире. Оставшиеся — миллионов то ли двести, то ли только сто восемьдесят — вот уже три десятка лет проводят на каторжных работах — во имя призрака. Что ждёт их завтра? Сталинская коммунизация или атомная ликвидация? И что возникнет послезавтра? Какие новые философские и партийные колодки будут навязаны на шею двумстам миллионам, которые тридцать лет подряд ничего, кроме колодок, не знали?

Самая основная, самая решающая проблема нашего национального бытия заключается в отказе от всяких призраков — то есть от всякой лжи. И активной и тем более пассивной лжи. Лжи, которая замалчивает — как замолчаны были планы декабристов или как замолчала вся наша историография роль русских царей. Мы обязаны знать факты, от этого и почти только от этого зависит всё наше будущее — и личное, и национальное.

Николай Второй есть факт, взятый, так сказать, вдвойне. И как личность и как представитель традиции. Он — средний искренний человек; «со средними способностями», верно и честно — до гробовой доски — или до Ипатьевского подвала делал для России всё, что Он умел, что Он мог. Никто иной не сумел и не смог сделать больше. Его «убрали». Но, хотя и не таким способом, были убраны и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Черчилль, но всем им была дана возможность довести русскую победу до западного её конца. Для России никто не делал и не сделал больше, чем сделали её цари. Но и для всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сделали они. Николая Первого звали жандармом, и Александра Третьего назвали «Миротворцем» — в сущности, оба названия совпадают. Все они — от Александра Первого до Николая Второго — честно хотели мира и для мира могли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совершенного мира не было и при них — но без них мира стало намного меньше. И их ненавидели все, кто в грядущей каше «эпохи войн и революций» видел спиритическую материализацию своих философских призраков. С их памятью будут бороться все те, кто строит новые призраки и на этих новых призраках планирует строить свою власть. И все те, кто против монархии, — есть сторонники своей власти. Во имя своего призрака. Может быть — с нас всех всего этого уже хватит?

Проблема Николая Второго, как и проблема русской монархии вообще, есть главным образом моральная проблема. Это — не вопрос о «форме правления», «конституции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами духовном «я».

Что в самом деле может предложить Россия миру? Самую современную систему канализации? — В этом отношении мы никогда не сможем конкурировать с немцами. Самую совершенную систему накопления долларов? — Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с американцами. Самую лучшую систему торговли с людоедами? — Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с англичанами. Мы всегда будем отставать и в канализации, и в долларах, и в людоедах. Просто потому, что и канализация, и доллары, и людоеды интересуют нас меньше, чем немцев, американцев и англичан. «Не имей сто рублей, но имей сто друзей». Нас главным образом интересуют человеческие отношения с людьми. И, в общем, при всяких там подъёмах и спадах — человеческих отношений человека к человеку в России было больше, чем где бы то ни было. И, в общем, наша Империя отличается от всех иных именно тем, что — от времени колонизации волжского междуречья до 1917 года в этой Империи не было завоёванных народов. В этой «тюрьме народов» министрами были и поляки (гр. Чарторийский), и греки (Каподистрия), и армяне (Лорис-Меликов), и на бакинской нефти делали деньги порабощённые Манташевы и Гукасовы, а не поработители Ивановы и Петровы. В те времена, когда за скальп индейца в Тексасе платили по пять долларов (детские скальпы оплачивались в три доллара), русское тюремное правительство из кожи лезло вон, чтобы охранить тунгусов и якутов от скупщиков, водки, сифилиса, падения цен на пушнину и от периодических кризисов в кедровом и пушном промысле. Была «завоёвана», например, Финляндия. С Финляндией получился фокус, какого никогда с сотворения мира не было: граждане этой «окраины» пользовались всеми правами русского гражданства на всей территории Империи — а все остальные граждане всей остальной Империи — НЕ пользовались всеми правами в Финляндии. В частности, Финляндия запретила въезд евреев — по какому бы то ни было поводу. Это в своё время ставило перед нашими профессиональными прогрессистами истинно головоломную задачу: защищая независимость Финляндии, им приходилось защищать и еврейское неравноправие. Вообще, если вы хотите сравнивать быт тюрьмы и быт свободы — то сравните историю Финляндии с историей Ирландии.

Сейчас обо всём этом люди предпочитают не вспоминать. Ибо каждое воспоминание о русской государственной традиции автоматически обрушивает всю сумму наук. Если вы признáете, что в самых тяжёлых исторических условиях, какие когда-либо стояли на путях государственного строительства, была выработана самая человечная государственность во всемировой истории, то тогда вашу философскую лавочку вам придётся закрыть. Тогда придётся сказать, что не Николаю Второму нужно было учиться у Гегеля, а Гегелям нужно было учиться у Николая Второго. Этого не может признать никакой приват-доцент. Ибо — что же он будет жрать без Гегеля? И чем будет он соблазнять своё шашлычное стадо?

В течение одиннадцати веков строилось здание «диктатуры совести». Люди, которые это здание возглавляли, были бóльшими рабами этой совести, чем кто бы то ни было из нас. Они несли бóльшие потери, чем пехота в Первой Мировой войне: из шести царей — от Павла I до Николая II — три погибли на посту: Павел I, Александр II и Николай II — ровно пятьдесят процентов. И Павел, и Александр, и Николай были убиты, конечно, вовсе не за реакцию, сумасшествие, проигрыш войны и прочее: они все были убиты главным образом за русское крестьянство. Павел начал его освобождение, Александр — кончил и Николай ликвидировал последние остатки неравноправия. Павла объявили сумасшедшим. В моей книге я привожу все его законодательные мероприятия, среди всех них нет ни одного неразумного, ни одного реакционного, ни одного, под которым мы и сейчас, полтораста лет спустя, не могли бы подписаться обеими руками. Но его сделали сумасшедшим, как Александра Второго реакционером и Николая Второго — пьяницей и дураком. Это было необходимо для вящей славы науки. И НКВД.

Русский царизм был русским царизмом: государственным строем, какой никогда и нигде в мировой истории не повторялся. В этом строе была политически оформлена чисто религиозная мысль. «Диктатура совести», как и совесть вообще, — не может быть выражена ни в каких юридических формулировках, — совесть есть религиозное явление. Одна из дополнительных неувязок русских гуманитарных наук заключается, в частности, в том, что моральные религиозные основы русского государственного строительства эта «наука» пыталась уложить в термины европейской государственной юриспруденции. И с точки зрения государственного права — в истории Московской Руси и даже петербургской империи ничего нельзя было понять — русская наука ничего и не поняла. В «возлюби ближнего своего, как самого себя» никакого места для юриспруденции нет. А именно на этой, православной тенденции и строилась русская государственность. Как можно втиснуть любовь в параграфы какого бы то ни было договора?

Я должен сознаться совершенно откровенно: я принадлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских людей, отношение которых к русской монархии точнее всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же, как я, чудаков на русской земле было ещё миллионов под полтораста. Под полтораста миллионов есть их и сейчас. Нужно, кроме того, сказать, что термин «любовь», во-первых, страшно затрёпан и, во-вторых, совершенно неясен. Любовь к Богу и любовь к севрюжине с хреном, совершенно очевидно, обозначают разные вещи. Я очень охотно могу себе представить, что ряд русских монархистов питали и питают к монархии точно такие же чувства, как и к севрюжине: хороша была севрюжина! К числу этих людей я не принадлежу: никаких севрюжин у меня в царской России не было. Как не было их и у остальных полутораста миллионов чудаков. Мы были самым бедным народом Европы или, точнее, самыми бедными людьми Европы. И в тоже время мы были самыми сильными людьми мира и самым сильным народом истории. Мы были бедны потому, что нас раз в лет сто — жгли дотла, и мы были сильны потому — и только потому, что моральные соображения у нас всегда перевешивали всякие иные. И если люди в течение одиннадцати веков обломали всех кандидатов в гениальные и гениальнейшие — от обров до немцев и от Батыя до Гитлера, то потому и только потому, что в России они видели моральную ценность, стоящую выше их жизни. Ценность, стоящая выше жизни, может быть истерией или религией. Можно, конечно, доказывать, что все одиннадцать веков русский народ пребывал в состоянии перманентной истерики и, как истерическая баба, требовал над собою кнута. Эту точку зрения очень охотно разрабатывала немецкая общественная мысль. Если судить по д-ру Шумахеру, то истоки этой мысли не иссохли и сейчас.

Стоя на общепринятой научной точке зрения, мы можем сказать, что русский царь был «властителем» над ста восемьдесятью миллионами «подданных». Юридически это будет более или менее верно. Психологически это будет совершеннейшим вздором. Русский царь был единственным в России человеком, который не имел свободы совести, ибо он не мог не быть православным, не имел свободы слова — ибо всякое его слово «делало историю», и не имел даже свободы передвижения, ибо он — был, конечно, русским царём.

Да, цари жили во дворцах. Это кажется очень соблазнительным для людей, которые во дворцах не живут. Люди, которые по долгу службы обязаны иметь дворцы — предпочитают из них удирать. Николай Второй не стоял, конечно, в очередях за хлебом и икрой, — я сильно подозреваю, что даже и м-р Уинстон Черчилль имеет в своём распоряжении что-то кроме официальных 2500 калорий, полагающихся по карточкам. Вероятно, м-р Труман шлёт ему посылки КАРЕ. Николай Второй был, вероятно, самым богатым человеком в мире. Ему «принадлежал», например, весь Алтай. На Алтае мог селиться кто угодно. У него был цивильный лист в 30 миллионов рублей в год: революционная пропаганда тыкала в нос «массам» этот цивильный лист. И не говорила, что за счёт этих тридцати миллионов существовали императорские театры — с входными ценами в 17 копеек — лучшие театры мира, что из этих тридцати миллионов орошались пустыни, делались опыты по культуре чая, бамбука, мандаринов и прочего, что на эти деньги выплачивались пенсии таким друзьям русской монархии, как семья Льва Толстого. И когда Русская Династия очутилась в эмиграции, то у Русской Династии не оказалось ни копейки, никаких текущих счетов ни в каких иностранных банках. Другие династии о чёрном дне кое-как позаботились…

Но пока что мы с очень большой степенью точности переживаем судьбу нашей монархии: погибла она — гибнем и мы. Страшное убийство Царской Семьи было, так сказать, только введением в тридцатилетнюю работу ВЧК — ОГПУ — НКВД. Я никак не склонен ни к какой мистике: но вот эта тридцатилетняя работа — не является ли она каким-то возмездием за нашу измену нашей монархии, нашей Родине, нашему собственному национальному «я». Платим, впрочем, не мы одни: весь мир тонет в грязи и в свинстве, какие при наличии русской монархии были бы немыслимы вовсе, как немыслима была бы и Вторая Мировая война. Русская революция была для Гитлера «указующим перстом Провидения», это именно она указала ему путь к войне, к славе и к виселице. Сколько людей, кроме Гитлера, видят в ней тот же указующий перст — и в том же направлении? — Начиная от Милюкова и кончая теми ещё даже и не новорождёнными идеями, которые так скромно и так жертвенно собираются усесться на престоле русских царей.

Я недавно отправил в САСШ рукопись моей новой книги. Моя первая книга — «Россия в Концлагере» — была переведена на 16 иностранных языков и имела общий тираж что-то около пятисот тысяч экземпляров. Следовательно, можно рассчитывать и на какой-то успех этой книги. Но можно рассчитывать и на полный провал: я пытаюсь доказать республиканским янки, что все их представления о русской монархии есть совершеннейший вздор. Вообще говоря, люди не любят доказательства такого рода: каждый считает, что уж он-то никаким вздором не одержим. Может быть — другие, но только не он. У него, у каждого данного человека в мире, достаточно и информации, и ума. Так, конечно, считает и американский фермер, голосовавший против войны с Гитлером за несколько месяцев до вступления Америки в эту войну. Очень большие запасы и информации, и мозгов находились в распоряжении германской интеллигенции в 1938 году. И ещё больше — у русской до 1917 года. А дела с каждым годом идут всё хуже и хуже. Попробуйте вы доказать янки, что с чем-то у него не в порядке: или с информацией, или с мозгами, или с тем и другим одновременно!

Тема о русской монархии может похоронить книгу. Можно ли отказаться от этой темы, «молчанием предать истину», нейтрально смотреть на всю ту ложь, которую — увы, наша же интеллигенция пустила по всему миру о наших «коронованных зверях» — о Царе-Освободителе Александре Втором и о Царе-Искупителе — Николае Втором? И я пишу: от этой темы я отказаться не могу, ибо это вопрос совести. А вопрос о совести есть вопрос о жизни или смерти России. Но может быть — и не только России. Что станет со всем миром, если диктатуре бессовестности дадут время для массовой продукции атомных бомб?

Очень многие из моих читателей скажут мне: всё это, может быть, и правильно — но какой от всего этого толк? Какие есть шансы на восстановление монархии в России? И я отвечу: приблизительно все сто процентов.

…Из всех доводов против монархии имеет самое широкое хождение такой: «а с какой же стати я, Иванов Самый Седьмой, стану подчиняться Николаю Второму?» Иванов Самый Седьмой забывает при этом, что, живя в государстве, он всё равно кому-то подчиняется. Забывает и ещё об одном: он подчиняется не Николаю Второму, а тому принципу, который в Николае Втором персонифицирован и которому Николай Второй подчинён ещё в большей степени, чем Иванов Самый Седьмой. Царь есть только первый слуга монархии, и это очень тяжкая служба: пятьдесят процентов потерь за 116 лет! Нигде в мире, кроме России, такой службы не было, и нигде в мире, кроме России, люди не старались в меру юридической и моральной возможности отказаться от бремени Мономахова Венца. Обычно это было технически невозможно. Но когда появлялась лазейка — то вот, Николай Павлович усердно присягал Константину Павловичу, а Константин Павлович столь же усердно присягал Николаю Павловичу. Можете ли вы себе представить такое же соревнование между Троцким и Сталиным?

Если у нас, не дай Господи, произойдёт то, что эмигрантские простецы называют «национальной революцией», то к власти придут наследники нынешней коммунистической банды — в СССР больше некому, и бывшая Святая Русь в октябре 2017 года будет праздновать столетний юбилей взятия Зимнего Дворца — и никакой историк не посмеет сказать о шестидесяти миллионах убитых и замученных русских людей: ибо у власти будут сидеть наследники убийств и убийц. Что к этому времени останется от бывшей Святой Руси — для наследников банды будет так же безразлично, как сегодняшним политическим наследникам Конвента совершенно безразлично, что осталось от Франции и что ещё останется. Да, миллионы моих «братьев» пали жертвой в борьбе роковой. Зато я, Иванов Самый Седьмой, унаследовал их штаны — не снимать же мне их в самом деле? Да, были муки рождения новых штанов, сшитых по последнему слову философской моды — вот, видите, какие замечательно свободные просторные штаны! Штаны, наполненные свободой, равенством и братством — четырьмя сотнями правительств, из которых за полтораста лет ни одно не в состоянии удержать страну от распада — может быть, самую талантливую страну в истории человечества, страну, которая как в 1914, так и в 1948 году может держаться только: на русской крови или американских долларах. Уберите русскую кровь в 1914 или в 1942 году или американские доллары в 1918 или 1948 — и с прекрасной Францией будет кончено: её разорвут на клочки её собственные налогоплательщики.

Но это — ничего. В 1948 году Франция празднует годовщину революции 1848 года. И никто не краснеет — ни за себя, ни за Францию. Так при «национальной революции» наши внуки может быть не будут краснеть за золотое сердце товарища Дзержинского. Найдутся деньги, найдутся профессора и найдутся исторические объяснения: муки рождения новых штанов…

Всех ста процентов нигде в мире нет. Всегда остаются какие-то проценты или доли процента, каких не может учесть никакое человеческое предвидение. Но по всему человеческому предвидению республиканская форма правления у нас невозможна никак. Для неё не было почвы в 1917 году, когда ещё оставались земское и городское самоуправление, Церковь, буржуазия и прочее. Что останется для неё в 195? году? Совершенно атомизированная масса, которая если не пойдёт за «веру, царя и отечество», то совершенно неизбежно влипнет в новый тоталитарный режим. И вовсе не потому, что в эмиграции имеются тоталитарные партии — а только потому, что единственным сырьём для какой бы то ни было «организации» в России окажутся остатки коммунистической партии и советской бюрократии. Если не будет монархии — то тогда к власти придут они. Они будут называть себя «советской интеллигенцией». Они будут: «советской бюрократией». И всеми силами постараются воссоздать режим, который в наилучшей степени пристроит бюрократию — то есть тоталитарный режим.

Настоящая угроза будущему России — если исключить внешние опасности — заключается только и исключительно в тех последышах ВКП(б), которые под всякими «национальными» и даже «демократическими» восклицательными знаками продолжают нынешнюю традицию ВКП(б). Это, кажется, начинают понимать даже и наши социалисты. Это значит, что даже и Р. Абрамович чему-то научился. Может быть, можно было бы кое-кого научить и ещё вот чему.

Русское «самодержавие» было «куполом», под которым уживались чисто республиканская форма правления в Финляндии и чисто абсолютистская форма правления в Бухаре. Мирно потрясали кулаками перед самым носом друг у друга — самые крайние монархисты — вроде Пуришкевича, и самые левые социалисты вроде Ленина: пускать в ход эти кулаки монархия не позволяла ни Пуришкевичу, ни Ленину. При монархии было хозяйство капиталистическое, но при той же монархии у нас был такой процент социалистического хозяйства, какого не было нигде в мире. Как нынче доказать м-ру Эттли, что Николай Второй был бóльшим прогрессистом и даже социалистом, чем лидер английской рабочей социалистической партии?

Раньше всего условимся: если под национализацией, социализацией или социал-демократизацией чужих кошельков понимать истинный социализм, то ни Николай Второй, ни м-р Эттли социалистами не являются. Оба они с точки зрения чистого марксизма являются «социал-соглашателями». Эттли «национализирует железные дороги». Николай Второй их «скупал в казну». М-р Эттли национализирует Английский банк — русский всегда был государственным. Эттли проектирует бесплатное обучение — оно у нас при Николае Втором было уже фактически бесплатным. М-р Эттли заводит государственное хозяйство — такого государственного хозяйства, как при Николае Втором и в Его время, ни у кого в мире не было, да, вероятно, нет и сейчас: были казённые заводы, казённые имения, было огромное земское хозяйство, были артели, кооперация, были церковные поместья, которые стояли на очень высокой технической ступени, и были «удельные имения», которые играли роль лабораторий для всего русского сельского хозяйства. Если под социализмом подразумевать «общественный сектор народного хозяйства», а не грабёж среди красного дня, то тогда с совершенной неизбежностью нужно будет сказать, что Николай Второй был не меньшим социалистом, чем м-р Эттли.

Если вам попадётся моя книга «Диктатура импотентов», то вы, вероятно, установите тот факт, что я занимаю самый крайний фланг непримиримости по адресу всякого социализма. Но здесь я хочу констатировать то совершенно очевидное обстоятельство, что режим царской России давал свободу конкуренции всем людям и всем хозяйственным формам страны: и капиталистической, и земской, и государственной, и кооперативной, и даже общинной.

Свобода конкуренции есть свобода жизни. Свобода конкуренции есть свобода проявления вашего творческого «я». Всякая государственность как-то ограничивает и свободу конкуренции и свободу «я» — вводит таможенные пошлины и воинскую повинность. Но всякая разумная форма государственности ограничивается пределами самого необходимого, крайне необходимого. Но когда возникает ИСТИНА из шести больших букв, то за тем забором из восклицательных знаков, которым она себя окружает — неизбежно организуется застенок, в котором святые отцы философской инквизиции будут определять моё право пахать землю, шить сапоги, писать книги или компонировать оперы. И тогда пропадёт хлеб, обувь, литература и вообще — всё.

Задача объединения всей разумной части эмиграции заключается в её объединении против всякого тоталитарного режима — режима ВКП(б) или XY — это совершенно безразлично. Задача всякого разумного русского человека заключается в том, чтобы смотреть в лицо фактам, а не в рожу — галлюцинациям. Сговориться мы можем только относительно фактов — пусть с оговорками, разницей в оценках и оттенках. Но нет никакой возможности сговориться о галлюцинациях — тех вариантах невыразимого будущего, каких ещё никогда не было, какие ни на каком языке действительно не выразимы никак.

Я призываю людей следовать украинскому лозунгу:

«волим под Царя московского православного»,

ибо это есть единственная, единственно реальная, веками проверенная гарантия того, что мы и дальше не будем катиться — почти по Горькому: всё вперёд — и ниже, всё вперёд и ниже, как мы фактически катимся уже тридцать лет. Никакой иной гарантии нет. И все нынешние обещания стоят столько же, сколько нам уже обошлись все предшествующие. Давно забытый Автор сказал нам: «Берегитесь волков в овечьих шкурах — по делам их узнаете их». Сравните то, что нам обещали овечьи шкуры и сто, и пятьдесят, и тридцать, и десять лет тому назад — со всем тем, что сейчас реализовано и во Франции, и в России, и в Германии. Не верьте никаким обещаниям. Не стройте никаких галлюцинаций. Не слушайте никаких философов ни с какими писаными торбами: в этих торбах ничего, кроме спирохетов, нет.



[«Наша Страна», март-июнь 1949 г.]



* * *


ТРАГЕДИЯ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ


Очевидцы

С. Мельгунов выпустил в свет свою очередную работу, посвящённую русской революции: «Судьба Императора Николая Второго после отречения», заключительная часть трилогии «Революция и Царь». В предисловии к книге, автор приносит свои извинения за недостатки этих работ: «Условия 1939-1944 гг., когда ненормальный для научной работы эмигрантский быт соприкоснулся с новой и мировой катастрофой». Этот «быт» и эта «катастрофа» не могли, конечно, не наложить своего отпечатка на этот грандиозный не только для эмигрантских условий труд. Он излишне насыщен случайными деталями, в нём излишне фигурируют случайные персонажи, и это запутывает общую картину. Впрочем, эти детали и эти персонажи иногда могут служить прекрасной иллюстрацией к февральскому кабаку. Стиль С. Мельгунова запутан и часто невнятен, — некоторые фразы приходится перечитывать по три-четыре раза, чтобы понять, так что же, собственно, хотел сказать С. Мельгунов? И без достаточной уверенности в том, что на пятый раз данная фраза будет понята правильно: учёные люди склонны к некоторой невразумительности. Это делает книгу громоздкой (420 страниц) и для среднего читателя мало доступной — и по стилю, и по объёму, и, вероятно, по цене. И вместе с тем за всё наше послереволюционное время у нас, может быть, не было ни одной работы по истории русской революции, которая была бы проделана с объективностью, добросовестностью и скрупулёзностью С. Мельгунова. «Скрыть „правды“ в истории почти невозможно», — пишет он на последней странице своей книги. Я бы сказал несколько иначе: установить «правду» в истории, может быть, ещё менее возможно. Сейчас, например, после исследований проф. Ростовцева, даже и Нерон начинает казаться в несколько ином свете, чем он казался до проф. Ростовцева. После русской революции Пётр Первый тоже кажется совсем не тем, чем он казался до этой революции. Но некоторые основные факты можно всё-таки установить. Затруднение, конечно, заключается ещё в том, что писать историю русской революции, не имея никакого доступа к России и к её источникам, — дело вообще очень затруднительное. Затруднения усиливаются ещё и тем обстоятельством, что вместо, так сказать, «полицейского протокола» или полицейских протоколов историку приходится иметь дело с «самооправдывающимися мемуаристами» — термин принадлежит С. Мельгунову. «Несколько искусственная и вызывающая поза какой-то моральной непогрешимости, которую склонны без большой надобности занимать самооправдывающиеся мемуаристы» (стр. 27). «Каждый из современников видит то, что он хочет» (стр. 37). «Самооправдывающиеся мемуаристы становятся в благородную позу и обличают других» (стр. 113). В особенности достаётся А. Керенскому и «методу, присущему его воспоминаниям — крайнему преувеличению» (стр. 89), его «экспансивному воображению» (стр. 19) и «некоторой слабости к красивым, показным и декларативным формулам, не только в воспоминаниях, но и в жизни». О П. Н. Милюкове автор выражается ещё короче и ещё красочнее: П. Н. Милюков всегда «был поистине своим собственным придворным историографом».

В результате чрезвычайно скрупулёзного анализа самооправдывающихся мемуаров С. Мельгунов устанавливает с документальной степенью точности, что А. Керенский противоречит П. Милюкову, и П. Милюков противоречит А. Керенскому. И что, кроме того, Керенский противоречит тоже сам себе, и Милюков противоречит тоже сам себе. А оба вместе — в составе мощной колонны остальных «самооправдывающихся мемуаристов», — всегда давали себе труд подогнать плоды своего «экспансивного воображения» к самым простым историческим датам, датам, которые можно было бы установить хотя бы по газетам того времени.

На эту тему как-то писал и я — в несколько менее академических формулировках: всякий Иванов Седьмой русской революции обвиняет всех предшествующих и всех последующих Ивановых: только он, Седьмой с самой большой буквы, был прав. Вот, если бы все остальные Ивановы послушались бы его, Седьмого с самой большой буквы, то всё было бы в порядке. Однако, вот, не послушались… Так что, может быть, даже и Иванов Седьмой был всё-таки не совсем прав.

Во всяком случае, С. Мельгунову удалось проделать очень большую, так сказать, очистительную работу, — смыть кое-какие наслоения «экспансивного воображения» и «придворных историографий» и ещё раз иллюстрировать мудрость народной присловицы: «врёт, как очевидец».

В противоречивой куче этих очевидцев разобраться, действительно, трудно. И в одном месте (стр. 17) по частному поводу перевода Царской Семьи в Тобольск С. Мельгунов как бы незримо разводит руками: «Впрочем, быть может, нет надобности откапывать логическую последовательность там, где её не было».

Логическая последовательность, конечно, была. Мне кажется, что сам С. Мельгунов старается уйти от исторической логической последовательности, которая напрашивается сама по себе, и от политической логической последовательности, которая тоже напросится сама по себе. Так же, независимо от теоретических построений сегодняшнего дня, как 1917 год оказался независимым от примерно таких же теоретических соображений предшествующих лет.


Кабак и мешанина

Ослепительные достижения нашего Февраля я определяю термином «кабак». С. Мельгунов, в качестве учёного и объективного историка, применяет иной термин: «мешанина» (стр. 31). Если отвлечься от стилистических нюансов бытового и академического языка, то я, по совести, не вижу, какая, собственно, разница между «кабаком» и «мешаниной». На каждой странице своего труда С. Мельгунов всячески показывает и иллюстрирует тот факт, что деятели Февраля ничего не знали, ничего не предусматривали и ничего не могли — получилась, действительно, «мешанина», в которой сейчас пытается разобраться историк. Временное Правительство «не только не управляло, но и не отдавало себе отчёта» (стр. 24)… «Коллективный психоз, именуемый революцией» (стр. 39)… «Момент революции — момент коллективной истерии» (стр. 60)… «Власть трепетала перед всякими самочинными организациями» (стр. 134). Такого рода характеристик и живых иллюстраций к этим характеристикам у С. Мельгунова накоплен очень основательный запас. Но и «психоз» и «истерия» имеют, всё-таки, свою «логическую последовательность», — для психиатра, во всяком случае. Дело, конечно, заключается в том, что социальной психиатрии у нас ещё нет. И нам приходится грубо эмпирическим путём устанавливать те случаи, когда люди сами себе кусают пальцы, бьются головой об стену, или производят иные столь же разумные действия, которые для всякого нормально скроенного наблюдателя явно противоречат элементарнейшим интересам действующих лиц. Чего, в самом деле, можно добиться, кусая собственные локти? Или подпиливая сук на котором сидишь?

В «Диктатуре Импотентов», в особенности в 3-м томе — я сделал некоторую — очень робкую попытку объяснить действия действующих в революции и для революции лиц довольно неприличным способом: комплексом сексуальной неполноценности. Действительно, и дедушки, и бабушки всяких революций — теоретические и практические — дают ни с чем несообразный процент истеричек, импотентов, «миндервертиков» чисто биологического порядка. Если принять всерьёз С. Фрейда и, в особенности, его ученика и впоследствии конкурента — Ф. Адлера, то нужно принять всерьёз и их теорию «гиперкомпенсации», каковая теория на бытовом языке может быть сформулирована так: «ах, вы меня презираете, как импотента, — так я вам покажу.» Из этого комплекса вырастает мономан. И мономан может быть страшной силой. Такими были Робеспьер и Марат, Гитлер и Ленин — «идейно» женатый на женщине, тип которой В. В. Розанов определял так: «курсиха». Дальнейших комментариев В. В. Розанова я не рискую приводить. А за всеми этими миндервертиками подымается мутная волна наследственных обитателей ночлежек, всяких бывших и павших людей, всякое «дно», всякие лодыри и бобыли. Всё это, конечно, психоз. Однако, истерика в её чистом виде лежит, всё-таки, не здесь. Истерика началась в иных кругах.

На стр. 39 С. Мельгунов пишет: «Беспощаднее всех к служилой аристократии оказался в своём дневнике Великий Князь Николай Михайлович, суммировавший свои обвинения под общим заголовком: „Как все они предали Его“». На стр. 145-146 С. Мельгунов приводит выдержки из дневника свитского генерала Дубенского, дневника, который впоследствии фигурировал в качестве «документа» в Чрезвычайной Следственной Комиссии. Ген. Дубенский пишет:

«Императрицу определённо винят в глубочайшем потворстве немецким интересам… Все думают, что Она создаёт внутри России такие партии, которые определённо помогают Вильгельму воевать с нами… Я лично этому не верю, но все убеждены, что Она, зная многое, помогает врагу. Распутин был будто бы определённым наёмником немцев… Придёшь из своего кабинета в семью, к детям, где сидят люди, принадлежащие… к обществу. Мой сын — лицеист, кончил, и у него была масса — лицеистов. Второй сын — конногвардеец, у него была масса — конногвардейцев, — и тогда все это говорили».

«Все это говорили». Причём говорили люди, и социально и профессионально обязанные знать реальное положение вещей, люди, стоявшие у самых верхов власти, слой, занимавший все узловые административные и военные пункты страны. Этот слой не мог не знать правды. Или, если уж не знал, то, по крайней мере, нужно было молчать, а не дискредитировать Монархию, не рубить тот сук, на котором этот слой всё-таки сидел, не биться головой об стену и не грызть пальцев самому себе.

«Очень знаменательно — и это должно быть отмечено — что самое тяжёлое обвинение родилось отнюдь не в революционной среде. (Это же отмечает и ген. А. Спиридович. — И. С.). Совершенно удивительна та наивность, с которой, например, боевой генерал Селивачев заносит в свой дневник все подобные слухи со стороны приехавших из Петербурга офицеров. Воспроизводить этот вздор не стоит…»

Может быть, только наивность. Но, может быть, и не совсем наивность. Председатель Государственной Думы камергер Родзянко, был, конечно, откровенно глупым человеком, на чём, кажется, сходятся все очевидцы-мемуаристы тогдашних времён. Однако, есть всё-таки вещи, которые выходят далеко за пределы нормально допустимой человеческой глупости. 9-го марта в «Вестнике Временного Правительства» было за подписью Родзянки опубликовано воззвание к офицерам и матросам, в котором, в частности, было сказано:

«Граждане офицеры и матросы! Помните, что мы окружены страшной опасностью… Уже многие годы Германия использовала своё влияние, все родственные связи своих правителей со свергнутым царём, чтобы поддерживать в России самодержавие, которое душило и убивало все внутренние силы страны» (стр. 66).

От соответствующих интервью, да ещё и в откровенно жёлтой прессе, не удержались и некоторые члены Династии (стр. 69). Всё это было, конечно, истерикой.

Однако, именно с этим истерическим наследием и вступила в жизнь русская революция, спланированная задолго до Февраля, а в Феврале только вылупившаяся из давно снесённого и оплодотворённого яйца. Это историческое наследие я объясняю чувством обречённости слоя, тем же чувством, которое подсказало Льву Толстому его упрощённую философию упрощения. Если какому-то «комплексу» поддался даже человек такого калибра, как Лев Толстой, то что же говорить о «лицеистах» и «конногвардейцах»? Моё объяснение может быть не единственным и оно может быть неудовлетворительным. Однако, другого объяснения не видать. По самому существу дела именно это наследие и обусловило собою страшную участь Царской Семьи.


Тактика и мешанина

Основную причину Екатеринбургской трагедии С. Мельгунов видит в том, что Царская Семья не была своевременно вывезена заграницу. И основную вину в этом С. Мельгунов возлагает на Временное Правительство.

«На разрешение вопроса об отъезде повлияло не столько „бессилие“ правительства перед Советами, не только зависимость его от специфического напора „советской“ общественности (термин „советский“ С. Мельгунов употребляет, конечно, в его до-октябрьском значении. — И. С.), не только хотя бы и закамуфлированный запоздалый „отказ“ Англии, но и определённая тактика самого правительства. Выяснить эту тактику и связать её со всей русской общественностью того времени и является задачей настоящей работы.»

Я бы сказал, что эта задача выполнена всё-таки не целиком. «Тактика», если в «мешанине» 1917 года можно уловить какую бы то ни было «тактику», действительно «выявлена», но её корни и её объяснение остаются в тумане. Впрочем, может быть, С. Мельгунов, как хронограф революции, предпочёл не заниматься никакими социологическими обобщениями, ограничиваясь только, так сказать, документально-фактической стороной дела. Документально-фактическая сторона дела открывает довольно неожиданные подробности. Для оценки этих подробностей я прежде всего приведу точку зрения самого С. Мельгунова.

«Арест отрёкшегося Императора есть акт со стороны правительства, не находящий себе оправданий. На правительстве, принявшем добровольное отречение от престола и юридически преемственно связавшем себя с ушедшей властью, лежало моральное обязательство перед бывшим Монархом» (стр. 29).

«Правительство в своём руководящем большинстве мало считалось (или не отдавало себе отчёта) с тем моральным обязательством, которое лежало на нём в отношении отрёкшегося Монарха. Иначе оно обратилось бы к общественной чести, к которой так чутка всегда народная масса…»

С утверждением С. Мельгунова о «добровольном отречении» от Престола можно спорить. Государь Император был заманен в такую ловушку, из которой, кроме отречения, никакого выхода не было, если, конечно, не считать выходом самоубийство. Тот факт, что к Его виску не был приставлен реальный пистолет, очень мало меняет положение вещей: отречение было вырвано насильственно. Но совет С. Мельгунова об обращении к народной чести — это уж явная утопия. Обращение к народной чести со стороны Временного Правительства означало бы восстановление монархии. А это было бы самоубийством для Временного Правительства. Как таким же самоубийством для революции было бы опубликование материалов Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Во всяком случае, 3-го марта Исполком Совдепа принял резолюцию об аресте Царской Семьи. Ген. Л. Корнилов знал о предстоящем аресте уже 5-го марта, знал и о своём назначении «охранять» Царскую Семью. Постановление Временного Правительства вынесено 7-го марта, но неизвестно кем. С. Мельгунов «думает» (стр. 31), что постановление было вынесено вечером 6-го марта — но тогда С. Мельгунова можно спросить, как же ген. Л. Корнилов мог знать об этом постановлении уже пятого марта? С. Мельгунов пишет: «вероятно и самоё решение было принято на одном из перманентных совещаний». Тоже может быть. Но, во всяком случае, постановление об аресте Царской Семьи было принято так, что теперь даже и С. Мельгунов ничего не может найти. А, казалось бы, — не совсем историческая иголка.

«Неоспоримым фактом является утверждение, что до ареста Николая Второго никаких реальных шагов к содействию в отъезде в Англию Царской Семьи правительство не предприняло и ни в чём не проявило своей инициативы. Оно не противилось этому, не скрывало такой возможности и как-то странно полагало, что этот отъезд совершится сам собой. Для Управляющего делами правительства так и осталось неясным — были ли приняты какие-нибудь меры. „Думается, что нет“, — писал он в своих воспоминаниях» (стр. 52).

Управляющий делами правительства, оказывается, не знал ничего. Ничего, оказывается, не знал и глава правительства — кн. Львов: «не знаю, почему из этого ничего не вышло» (стр. 53).

Было первоначальное полуприглашение, на которое Временное Правительство, по-видимому, ничем не реагировало. Впоследствии, много позже, это приглашение было взято назад Ллойд Джорджем. От лица английского правительства Д. Бьюкенен дипломатически протестовал против ареста Царской Семьи.

«Всякое оскорбление, нанесённое Императору и Его Семье, уничтожит симпатии, вызванные мартом и ходом революции и унизит новое правительство в глазах мира».


Страх перед «массами»

Д. Бьюкенен в этом протесте писал о том, что «по вопросу о безопасности нет повода для какого бы то ни было опасения». А. Керенский и другие «самооправдывающиеся мемуаристы» рисуют страшный облик кровожадной революционной толпы, жаждавшей крови Царской Семьи. С. Мельгунов самым тщательным образом просматривает русские газеты того времени и не находит никаких следов каких бы то ни было кровожадных стремлений со стороны «массы». Никаких. И даже, когда Исполком Совдепа послал в Царское Село эсэра Мстиславского (Масловского) для перевода заключённых в Петропавловскую крепость, то сам начальник экспедиции — тот же Мстиславский рисует настроение вверенного ему отряда так:

«Чем ближе было к Царскому Селу, тем всё более мрачнели сосредоточенные лица солдат. Среди жуткой напряжённой тишины мы подъехали к вокзалу. Солдаты крестились» (стр. 42).

Согласитесь сами, что это никак не похоже на кровожадность «массы», тем более, что отряд товарища Мстиславского был, конечно, подобран специально. Да и в самом Совдепе никаких кровожадных тенденций не было — Совдеп интересовался не судьбою Царской Семьи, а только и исключительно судьбой царских капиталов. Когда экспедиция Мстиславского кончилась конфузным провалом: — караул просто не допустил его ни к каким действиям, — в Совдепе состоялось заседание. Докладчиком был Соколов — автор пресловутого Приказа Номер Первый. Соколов сказал:

«У царя есть целый ряд имуществ в пределах России и огромные денежные суммы в английских и других иностранных банках. Надо перед Его высылкой решить вопрос об Его имуществе. Когда мы выясним, какое имущество может быть признано Его личным и какое следует считать произвольно захваченным у государства, только тогда мы выскажемся о дальнейшем» (стр. 47).

Товарищ Стеклов (урождённый Нахамкес) почти месяц спустя после экспедиции Мстиславского на заседании того же Совдепа возвращается к тому же вопросу и повторяет уже и без него исполненное требование ареста Царской Семьи, мотивируя это требование так:

«…Отнюдь не из мотивов личной мести или желания возмездия… но во имя интересов свободы… мы признали необходимым арест всех Членов бывшей Царской Фамилии… до тех пор, пока не последует отречение от их капиталов, которых нельзя иначе оттуда достать».

Однако, как отмечает С. Мельгунов, даже и эта, так сказать, чисто хозяйственная точка зрения «сочувствия не нашла, абсолютно никто её не поддержал к она не нашла себе отклика в резолюции» (стр. 60). Что же касается капиталов Царской Семьи, которые «по слухам» выражались в миллиардных суммах, то по подсчётам правительственного комиссара Головина, — у Царя в России оказалось около миллиона рублей, а у Царицы — около полутора. Заграницей практически не было вовсе ничего. Из Императорской фамилии были временно арестованы великая княгиня Мария Павловна и великий князь Борис Владимирович, — их арест Временному Правительству был не нужен. И, кроме некоторых собственно чисто хулиганских выходок в великокняжеских дворцах в Крыму, организованных местными активистами, никаких актов насилий над Императорской Семьёй не установлено. Таким образом, отпадает одно из оправданий, которое придумывало для себя Временное Правительство: охрана Государя Императора «от мести разъярённых масс». В крайнем случае, для охраны от такой мести достаточно было бы полицейских мер. Но оставался ещё один жупел — это страх перед контрреволюцией.


Страх перед контрреволюцией

Этот страх присущ каждой революции и каждая революция сознательно его подстёгивает:

Революционный
Держите шаг,
Неугомонный
Не дремлет враг.

С. Мельгунов считает, что в те времена контрреволюция была объективно невозможна: «общая ненависть к Династии Романовых делала в то время невозможной монархическую реставрацию» (стр. 70).

Однако, чуть-чуть выше — стр. 65 — С. Мельгунов, на основании материалов, собранных «Отделом Временного Правительства для сношений с провинцией» отмечает, что «городская ненависть к Династии не захватила мужицкую Русь». Историк Щеголев — левый, говорит: «будет монархия, русский народ не мыслит правопорядка, не венчанного короной». Сам С. Мельгунов — совсем мельком отмечает:

«Единственным действительным средством против всяких попыток монархической реставрации… могло явиться политическое просвещение. Только оно могло бросить луч света в „темноту трудового крестьянства“, которая являлась страшным врагом революции…» (стр. 66).

Оставим пока «свет» и «тьму» на совести С. Мельгунова. Итак, «трудовое крестьянство является страшным врагом революции». Очень может быть, что в своих исторических прогнозах или предчувствиях оно оказалось несколько дальновиднее С. Мельгунова. Но это было в начале революции.

Уже в августе «Русские Ведомости» видят кругом «нарастающее безразличие и апатию». «Реакция, пока ещё духовная реакция, — вне всяких сомнений. Всё и всем надоело». Та же газета от 6 августа сообщает о трамвайных разговорах в Москве: какой-то «бравый волынец, активный участник новых дней революции, громогласно заявляет: никакого порядка нет, одно безобразие… без Императора не обойтись, надо назад поворачивать». Такие же разговоры на улицах, в поездах, в комнатах: надо назад поворачивать. Но поворачивать было некому. И, хотя общественная почва для поворота созревала с каждым днём, никакого организационного центра для этого поворота не было и быть не могло. По всей совокупности обстоятельств 1917 года организационным центром могли быть только военные верхи — было военное время, вся молодёжь была на военной службе, в руках военного командования были огромные возможности. Для переворота эти возможности были использованы. Для «поворота» — не были. Вероятно, что точку зрения военных верхов наиболее лапидарно выразил ген. Л. Корнилов в своей исторической фразе: «Ни на какую авантюру с Романовыми я не пойду» (стр. 186). Ген. Л. Корнилов ни на какую авантюру с Романовыми не пошёл. Ген. А. Деникин ни на какую авантюру с Романовыми не пошёл. Адмирал Колчак ни на какую авантюру с Романовыми не пошёл. Сейчас С. Мельгунов издаёт свои книги в Париже, вместо того, чтобы издавать их в Москве.

Итак, по свидетельству самого С. Мельгунова, на стороне «поворота» была «темнота трудового крестьянства», то есть, не каких-то там злобствующих кулаков и мироедов, а трудового крестьянства. Какие-то «бравые волынцы» требовали «поворота назад». Какие то саратовские крестьяне послали — уже в Тобольск — жалобу Государю Императору… на Временное Правительство. Жаловаться было на что. Лично я, конечно, подвержен всяким слабостям человеческой памяти, хотя на неё пожаловаться не могу. Однако, я не принадлежу к числу самооправдывающихся мемуаристов, ибо никакой роли я по тем временам не играл. И также никак не могу отнести себя к числу тех очевидцев, которые видят то, что они хотят видеть: все эти годы я видел именно то, чего я ни видеть, ни слышать не хотел. Из внимания С. Мельгунова ускользает ещё одна общественная прослойка, которая к лету 1917 года уже совершила свой «поворот» — студенчество. Должен оговориться: я вращался, главным образом, в среде спортивного студенчества. Оно, может быть, не было большинством, но оно было политически активным. Все свои надежды оно возлагало на военные верхи.


«Поворот»

Великая и бескровная уже совершилась. Кровавый деспот находился под арестом в Царском Селе. Гнездо шпионажа и измены, алкоголизма и бездарности, распутинщины и протопоповщины ликвидировано окончательно. Ход истории призвал на авансцену лучших людей страны. И с каждым Божьим днём всё идёт всё хуже и хуже. Это было видно и «Русским Ведомостям», это было видно и «бравым волынцам», это было видно и всей темноте трудового крестьянства. Говоря короче, это было видно решительно всем, кроме незадачливых обладателей митинговых привилегий 1917 года — иных привилегий эти люди не имели. Словом, ослепительно блестящие ризы великой и бескровной серели и линяли даже не с каждым днём, а почти с каждым часом. С каждым днём всё шло всё хуже и всё хуже: фронт, продовольствие, отопление, порядок. Гибла всякая уверенность в каком бы то ни было завтрашнем дне. Что будет завтра?

Параллельно с этим процессом линяния линяло и ещё одно: вся сумма легенд о всей сумме пороков и преступлений и старого режима вообще и Царской Семьи — в частности. Года полтора-два вся Россия, или вся городская Россия, жила этими слухами. И вот пришла революция. «Массовый спрос» на всё, что как бы то ни было относилось к этим слухам, был колоссален: теперь-то мы, наконец, узнаем всё. С. Мельгунов мельком рассказывает историю о газете, опубликовавшей шифрованные телеграммы Государыни Императрицы германскому генеральному штабу. Он не называет имён. Об этой истории я тоже мельком писал: автор этих «телеграмм» — мой товарищ детства Евгений Братин и они были опубликованы в газете «Республика» (до революции — просто «Биржевой Курьер»), издававшийся господином Гутманом. Я был временно приглашён в эту газету ещё в период её «биржевого» прошлого, для постановки в ней информационного отдела. «Республику» я бросил, но, узнав о сенсационных намерениях Е. Братина, всё-таки поехал к Гутману и честно предупредил: кроме скандала, не выйдет ничего. Гутман сослался на тираж. Скандал получился, если и не грандиозный в те времена сплошной «мешанины», — то во всяком случае, очень большой. Однако, сравнительно мелкая газета в одну неделю подняла тираж почти до миллиона. Вся страна ждала «разоблачений». И вот — ничего. Абсолютно ничего.

В каждую русскую здравомыслящую голову, не охваченную митинговым алкоголизмом, начали в конце концов закрадываться весьма серьёзные сомнения.

ДО Февраля вся сумма обвинений, которые стоустная молва предъявляла Царской Семье, казалась находящейся вне какого бы то ни было сомнения. В самой деле: П. Милюков, с высоты Государственной Думы, говорит о «глупости или измене». «Лицеисты» и «Конногвардейцы» повторяют то же самое, где попало. Офицеры привозят из Петрограда эти же данные на фронт. На тот же фронт В. Пуришкевич возит нелегально отпечатанные речи П. Милюкова. М. Палеолог с искренним изумлением выслушивает аристократические планы устранения Царя. Представители самой высшей знати убивают Распутина. Церковь молчит, ничего не подтверждает, но ничего и не опровергает. Наконец, в роковые дни «отречения» против Царя выступает и генералитет. После отречения камергер и председатель Государственной Думы Родзянко обращается — формально к морским офицерам и матросам, а по существу ко всей России, с подтверждением самых тяжких обвинений.

Как ни чудовищны были все эти обвинения, как мог человек с улицы им не поверить? «Все говорят». И не только говорят, но и действуют, рискуя, может быть, и своей головой, как кое-чем рисковали убийцы Распутина. Действует и командование армии, предъявившее Царю ультиматум об отречении. Да, пусть всё это, может быть, и преувеличено, сгущено, искажено, как хотите, но если только четверть всего этого правда, — тогда как?

Читающая публика России с истерической жадностью ждала первой «свободной» печати и первых разоблачений. Дни шли, шли месяцы. Ничего. Абсолютно ничего. И с каждым днём и с каждым месяцем линяют ризы бескровной революции и смывается грязь с «кровавого режима». А вдруг Государь Император вовсе не «палач», а только жертва?

С каждым месяцем всё ниже и ниже падал авторитет Временного Правительства. И параллельно с этим вырастал престиж свергнутого и обречённого на молчание Царя. С. Мельгунов констатирует (стр. 60):

«Исключительно достойное поведение Царя в течение всего периода революции заставляет проникнуться к нему и уважением и симпатией.» Приблизительно то же заявил и А. Керенский: «Керенский делал доклад правительству и совершенно определённо, с полным убеждением, утверждал, что невинность Царя и Царицы в этом отношении (государственная измена. — И. С.) — установлена» (стр. 159).

Но это было для правительства. Масса не знала ничего, но уже чувствовала, что что-то тут совсем не ладно. Что, собственно, было делать и Временному Правительству и тем — очень разношёрстным — кругам, на которые оно кое-как опиралось?


Первая чрезвычайка

Чрезвычайная Следственная Комиссия по делам о преступлениях старого режима — «Муравьёвская комиссия», как её называют, в отличие от её доблестной преемницы — просто Чека, работала, по утверждению С. Мельгунова, «с фанатизмом». Она обратилась ко «всем, всем, всем», с просьбой о всех материалах всех этих преступлений. Она арестовывала царских сановников, она допрашивала кого попало. И в результате всей этой столь плодотворной деятельности получился круглый нуль. Как можно было, имея на руках вот только этот нуль, обращаться к «народной чести»? Чем можно было оправдать революцию? Чем можно было подтвердить всю ту клевету, во имя которой готовилась и была подготовлена эта революция? По существу оставалось бы одно: стать всенародно на колени и возопить гласом великим: «простите, православные, нечистый попутал!».

Нужно иметь в виду, что всё это разыгрывалось накануне выборов в Учредительное Собрание, которое, как тогда предполагалось, даст свой окончательный ответ на вопрос о «форме правления». Эти выборы, конечно, проходили всё в той же атмосфере «психоза» или «истерии», «мешанины» и просто кабака. Но летом 1917 года их исход был очень неясен. А что, если вместо ответа на вопрос о форме правления, всенародное собрание потянет к ответу виновников разрушения старой «формы»? Что, если оно восстановит Монархию? Можно утверждать с почти полной уверенностью, что в этом случае Монархия не занялась бы местью фабрикантам Февраля, но с такой же уверенностью можно сказать, что их политические, а отчасти и личные карьеры были бы кончены навсегда. Было бы покончено и с «долой самодержавие».

Вот, именно поэтому, а вовсе не в результате «неразберихи» Временное Правительство не могло ни оставить Государя Императора на свободе, ни организовать его отъезд в Англию. Уже Его первый же после отречения приказ был задержан телеграммой А. Гучкова и дальше штабов, да и то не всех, не пошёл. Вот этот приказ:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые Мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от Престола Российского, власть перешла к Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы, и благоденствия… Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его, — тот изменник отечеству. Исполняйте же ваш долг, защищайте нашу великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайте ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твёрдо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог!».

Такого приказа А. Гучков не мог пустить на фронт. Разница между милюковской «глупостью или изменой» и словами Царя, полными величавого благородства, была слишком уж разительна. Нельзя было дать Царю свободу самозащиты, ибо это было бы самоубийством для всех деятелей и делателей революции, от самых правых до самых левах. Нельзя было организовать никакого «Нюрнбергского процесса», ибо он сразу же выяснил бы, что весь фундамент великой и бескровной построен на сплошной лжи, а здание, построенное на этом фундаменте, расползётся по всем своим скрепам уже через два-три месяца после Февраля. Выяснилось бы, что усилиями Государя армия была, наконец, вооружена до зубов и что она стояла на самом пороге победы. Что оставалось деятелям революции? Как-то дорваться и довраться до «Учредиловки», насадить туда своих людей и потом помаленьку предать забвению весь позор незаконнорожденной революции: «победителей не судят». Но Февралю победа суждена не была.

Судьба Царской Семьи — это, может быть, единственное, в чём Временное Правительство действовало вполне логично. Отсюда и Тобольск — подальше от центра, в глушь, по мере возможности, в забвение, хотя бы и временное. Тень Царской Семьи стояла не только «угрызением совести», она стояла личной угрозой для всех участников Февраля — эту угрозу нужно было убрать подальше. В этом были единодушны все — от генералов до социалистов. И именно поэтому никто не позаботился о Царской Семье — ни в Царском, ни в Тобольске. В Тобольске был момент, когда там не было никакой власти: Временное Правительство было свергнуто, а Советы туда ещё не добрались. Но и в этот момент никто на помощь не пришёл.

* * *

Всё это — уже прошлое, из которого можно было бы извлечь кое-какой урок. Как историк С. Мельгунов даёт исключительно объективную картину, картину, в которой не хватает только одного: логической связи «мешанины» с чувством элементарнейшего самосохранения. Боюсь, что как политический деятель, стоящий на февральских позициях, Мельгунов несколько менее объективен и склонен предполагать, что Февраль в его втором издании будет значительно лучше своего оригинала 1917 года. Думаю, что такие предположения не основаны ни на чём.

Февраль в его первом издании устранил Монархию, её административный и полицейский аппарат, но всё остальное оставил в полной сохранности: и парламент, и земства, и муниципалитет, и Церковь, и армию, с её организацией и даже суды с их прокурорами. К деятелям и делателям первой Февральской революции можно относиться по-разному — однако, обвинения их в бездарности, слабоволии и прочих таких грехах явно преувеличены. Можно иронизировать над хронической самовлюблённостью П. Милюкова, но назвать его бездарностью было бы трудно. А. Гучков был исключительно волевым человеком. А. Керенский был искренним демократом, хотя в правители он не годился никак. За левыми стояли люди калибра Г. Плеханова. Нет, собранием бездарностей Временное Правительство назвать всё-таки нельзя. И всё-таки — в два-три месяца вместо «власти» получилась «мешанина». Какая «мешанина» получится у нас при втором издании Февраля? И если уже летом 1917 года, месяца через три после Февраля, «бравые волынцы» вслух требовали «поворота», а «тёмное трудовое крестьянство» было злейшим врагом революции, то что будет в 195? году и через треть века мешанины — на этот раз беспримерно кровавой и беспредельно бесчеловечной?

Как историк, С. Мельгунов правильно рисует Февральский кабак. Как политик — он готовит его повторение, в безмерно худших условиях и в несравненно худшем издании.



[«Наша Страна», №№ 122-123, май 1952 г.]



* * *


ЦАРЕУБИЙЦЫ


Над десятками миллионов большевицких убийств каким-то страшным символическим рекордом, непревзойдённым по своей гнусности «высшим достижением» большевизма — маячит и будет маячить в веках убийство Государя Императора и Его Семьи.

Здесь нельзя говорить даже о расстреле — это казнь, а казнь предполагает суд. Людовик XVI предстал перед каким-то — пусть и неправомочным, но всё-таки судом. Людовику были предъявлены какие-то — не совсем уж вымышленные — обвинения в сношениях с «иностранными интервентами» и в попытке отстоять свой престол штыками иностранных монархов. Николай Второй никаких «интервенций» не предпринимал. Ни в каких «заговорах против республики» — не участвовал. Никаких обвинений Ему предъявлено не было и никаким судом он судим не был. Это было убийство — исключительное по своей жестокости и гнусности: убийство детей на глазах отца, и матери — на глазах детей. Это убийство лежит тяжёлым и кровавым пятном на совести русского народа и, в особенности, на совести тех, кто в своё время был близок к Государю. Не потому, что народ или эти круги участвовали в убийстве, а потому, что ничего не было предпринято для спасения человека, который так просто, так безропотно сложил с себя власть и вверил Свою судьбу и судьбу Своей семьи русскому народу. Народ — не сумел оправдать этого доверия. Народ виноват в этом меньше, чем его верхи.

Помню: обретаясь более или менее в «низах народа», я всё предполагал, что где-то, в ближайшем окружении Государя, есть некто толковый и преданный, кто не допустит дальнейшего издевательства над Государем и Его семьёй. Кто нам, «низам», в нужный момент отдаст какой-то приказ, скажет, что нужно делать. Никого не оказалось. Никто ничего не сказал. То пресловутое «средостение», которое устами «августейших салонов» — выражаясь языком «Царского Вестника» — пускало гнуснейшие сплетни о Царской Семье, то «средостение», которое рукой Дмитрия Павловича бабахнуло первую пулю нашей «великой и бескровной», и остатки которого в эти дни с похоронными минами будут стоять на панихидах и делать вид, что молятся за упокой души Царственного Мученика, — это средостение вильнуло хвостом и исчезло в политическое небытие. Царь и Его Семья были предоставлены во власть озверелого совдепа. Ничто для Их спасения предпринято не было. В этом — и наша с вами, господа штабс-капитаны, вина.

О личности и о царствовании Николая Второго уже написаны десятки томов и, вероятно, будут ещё написаны десятки тысяч. Слишком трагична — и индивидуально и исторически — судьба этого человека и связанная с ней судьба России. Слишком заманчив для романиста элемент «рока», элемент иррациональности в этой судьбе — начиная с сабельного удара японского самурая, через Ходынку, болезнь Наследника, через Распутина, через «трусость и предательство», сплетни и «гнуснейшие инсинуации», неудачные войны, отречение и, наконец, до трагической гибели в екатеринбургском подвале. Я не собираюсь писать никаких мемуаров: покойного Государя я видел всего два раза в жизни — и видел Его, так сказать, с низов. Но может быть, эти отрывочные воспоминания представят некоторый интерес… хотя бы для будущего романиста.

Первый раз — это было в дни Трёхсотлетия Дома Романовых на Невском проспекте. Я был, так, сказать, «в составе толпы», сквозь которую, — без всякой охраны, но с большим трудом, — пробивалась коляска Государя. Со мною рядом стояли два моих товарища по университету: один — левый эс-эр, другой — член польской социалистической партии. Над Невским гремело непрерывное «ура» — и оба моих товарища кричали тоже «ура» во всю силу своих молодых лёгких: обаяние Русского Царя перевесило партийные программы. Я не кричал «ура» — кажется, никогда не кричал в своей жизни. Я всматривался в лицо Этого Человека, на плечи которого «случайность рождения» возложила такую страшную ответственность за судьбы гигантской Империи. В Его жестах было что-то ощупывающее и осторожное: как будто Он боялся — привык уже бояться — что малейшая неосторожность может иметь необозримые последствия для судеб ста восьмидесяти миллионов людей… Вероятно, было и ещё что-то, — чего я тогда не заметил: мысль о том, что из-за сплошной стены этих восторженных лиц может протянуться рука, вооружённая браунингом или бомбой.

Коляска протиснулась дальше. Крики толпы передвинулись по направлению к Адмиралтейству. Мой пэпээсовский приятель несколько конфузливо, как бы оправдываясь перед моей невысказанной иронией, сказал:

—  А симпатичный всё-таки бурш.

Почему он сказал «бурш» — я этого не знаю. Вероятно, не знает и он сам — нужно же было что-то сказать. Двадцать один год спустя этот товарищ — поляк и сейчас не так чтобы очень социалист — переслал мне, заведомому и неизлечимому монархисту, из Польши в Гельсингфорс — почти тотчас же после нашего побега — свою финансовую помощь. Без этой помощи мы бы голодали, как в концлагере… Но это к теме не относится…

Второй раз — это было в начале войны в Минске, через который Государь проезжал, направляясь в Ставку. Я в те времена не был совсем уже «в низах». Издавал газету «Северо-Западная Жизнь» и получил билет в собор, где в присутствии Государя служилась обедня. Обедня прошла не столь молитвенно, сколько торжественно, и после неё Государь прикладывался к иконам. Перед одной из них Он стал на колени — и на подмётке Его сапога я увидал крупную и совершенно ясно заметную заплату.

Заплата — совсем не вязалась с представлением о Русском Царе. Проходили годы, и она, оставаясь для меня некиим символом, стала всё-таки казаться плодом моего воображения. Только в прошлой году, в Софии, я в разговоре с о. Г. Шавельским, который хорошо знал Царскую Семью, вопросительно упомянул об этой заплате: была ли она возможна? Она оказалась возможной. О. Георгий рассказал мне несколько немного смешных и очень трогательных анекдотов о том, например, как Наследник донашивал платья своих старших сестёр.

Эта заплата стала некиим символом — символом большой личной скромности. И с другой стороны — большой личной трагедии. Царская Семья жила дружно и скромно: по терминологии тогдашних сумасшедших огарочно-санинских времён — это называлось мещанством. Та группа («первая группа» — по терминологии «Царского Вестника»), которая уже по социальному своему происхождению стояла выше всякого «мещанства», пускала слухи о распутинских оргиях в Царском Дворце — вот та самая «первая группа», которая ныне официально простила первой советской партии убийство Царской Семьи и столь же официально возглавляет вторую советскую партию. Так, как будто обе советские партии только и были озабочены: первая — чтобы расчистить путь этой «группе» и вторая — чтобы привести её к власти… Что же касается Распутина — то его ещё нужно очистить и от великосветских сплетен и от холливудского налёта. Тогда, кроме кутежей и женолюбия, ничего предосудительного и не останется. Но это — его частное дело. «Первая группа» тоже не отличалась ни трезвостью, ни целомудрием. Пётр Первый не лез в трезвенники, а Екатерина Вторая не жила по уставам институтов благородных девиц. Что обоим не помешало заслужить имя «великих». Частная жизнь — кому какое дело?

Но в данном случае «частная жизнь» была не только вывернута наизнанку, не только заляпана грязью, «инсинуациями самого грязного свойства», но и в этом виде «доведена до сознания народных масс». Можно сказать, что Её Величество Сплетня одолела Его Величество Царя. Царь — заплатил своей жизнью. Россия заплатила двадцатью годами тягчайших страданий — но сплетня продолжает своё победное шествие. По крайней мере — по нашему зарубежью… Меняются объекты и приёмы, но сама она остаётся вечно девственной и юной.

В подсоветской России сплетня как-то повывелась. Может быть, потому что не до неё. Страданиями двадцати лет выжжена сплетня и о Царской Семье. В сознании подсоветских масс — в особенности, крестьянства — образ Николая Второго сконструировался совсем не в том аспекте, которого ожидали убийцы. Не Николай Кровавый, не Николай Последний, а Царь-Мученик, заплативший жизнь за свою верность России, за верность тому слову, которое Он дал от имени России и проданный своим «средостением». О жизни и о гибели Государя ходит масса слухов — в большинстве случаев совершенно апокрифических, создаются легенды, путей которых никто проследить не в состоянии. И именем Государя как бы возглавляется тот многомиллионный синодик мучеников за землю русскую, к которому каждый день сталинской власти вписывает новые имена. Для монархической идеи нет оружия более сильного, чем легенды и мученический венец. Призрак Царя Мученика бродит по России, и он тем более страшен для власть имущих — что его ни в какой подвал не затащишь.



[«Голос России», предположительно 1938 г.]



* * *


ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕЗИСЫ
Российского Народно-Имперского
(штабс-капитанского) движения


1. РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ

1.  Каждый народ мира, в особенности великий народ, имеет свои неповторимые в истории пути роста, имеет своё неповторимое лицо и свою неповторимую миссию в истории человечества. Эта миссия не может быть выполнена никаким другим народом. Не существует никаких «исторических законов» развития, которые были бы обязательны для всех народов мира: каждый народ имеет свою собственную судьбу.

2.  Идея всякого национализма есть идея, объединяющая и воспитывающая нацию к исполнению её исторической миссии на земле. С этой точки зрения — шовинизм есть дурное воспитание нации. Космополитизм — отсутствие всякого воспитания. Интернационал — каторжная работа нации для чуждых ей целей.

3.  Русский национализм, как идея, объединяющая и воспитывающая русскую нацию, в его самых глубинных истоках неразрывно связан с православием — понимая под православием не сумму обрядов и догматов, а христианское и православное мироощущение. Вне религиозной основы не может быть обоснован никакой национализм, как не может быть обоснована и никакая этика. Русский национализм без православия есть логическая нелепица.

4.  Русский национализм, как идея, государственно оформляющая нацию, неразрывно связан с единоличной наследственной монархической властью, олицетворяющей в себе религиозный смысл нашего социального бытия. Республиканский национализм — если бы он и существовал — означал бы отрыв России от её глубочайших религиозно-нравственных истоков.

5.  Русский национализм, как идея, политически оформляющая нацию, неразрывно связан с существованием Империи Российской, исторически соединяющей азиатский материк с европейским полуостровом, обеспечивающей нации российской беспримерное в истории мира непрерывное жизненное пространство, которое заключает в себе все необходимые материальные ресурсы для самостоятельного и самобытного развития. Российская Империя есть, с одной стороны, необходимая материальная база существования российской нации, с другой стороны — необходимая территория для осуществления основной религиозной задачи нации российской — поисков Божьей правды на грешной земле.

6.  Российский национализм, как идея, воспитывающая нацию, не обязан культивировать все стороны национальной жизни и национального характера, как он не обязан канонизировать всё прошлое России. Российский национализм есть идея не только сущего, но и, главным образом, должного — религиозного должного, точно так же, как и православие не есть отражение реальной жизни на земле, а только указание на тот идеал, к которому эта жизнь обязана стремиться. Поэтому в состав русского национализма должно входить не только чувство национальной гордости, но также и чувство национального сознания тех ошибок, которые нация российская совершила по отношению к своей миссии — или, иначе говоря, по отношению к себе самой.

7.  Российский национализм, как идея Божьей правды на грешной земле, никак не обязан заниматься примирением сословий, классов и каст. Он обязан их ликвидировать или, по крайней мере, стремиться к их ликвидации. И если эта программа-максимум в наших данных условиях останется недостижимой материально-технически, то, во всяком случае, мы обязаны бороться с духовными надстройками всякого деления народа русского на «пролетариев» и «буржуев», на «белую» и «чёрную кость». Вместо понятия сословия, касты и класса, российский национализм выдвигает понятие государевой службы, то есть подчинения всякого частного интереса интересу общенациональному. В переводе на современный язык это будет означать замену сословного или классового строения государства корпоративным строением, то есть таким строем, где каждый русский занимает в нации то или иное положение только и исключительно в зависимости от своих личных качеств и своей личной работы — безо всякой оглядки на родословные и на капиталы.

8.  Русский национализм относится с глубочайшим уважением к каждому русскому человеку, в меру сил выполняющему свою личную часть общенационального долга. С этой точки зрения для русского национализма нравственно равновелики — и русский учёный, и русский мужик, точно так же, как и учёный и мужик религиозно равновелики в глазах православной церкви. Поэтому русский национализм не может быть сословным национализмом. Поэтому же одной из основных задач русского национализма, как духовно объединяющей и воспитательной системы, является отбор и возвышение всего ценного, талантливого и добросовестного, что имеется в любых слоях всех народов Империи.

9.  Русский национализм есть явление прежде всего прогрессивное: он зовёт не назад, а вперёд. Он категорически отметает пережитые стадии национального роста, которые давно стали не по мерке. Русский национализм стремится вооружить нацию самым современным духовным, экономическим, культурным, техническим и военным оружием, какое только может дать самая современная культура и техника мира. Русский национализм стремится также и к тому, чтобы именно Россия явилась творцом самого современного оружия.

10.  Русский национализм обладает достаточной долей мужества, чтобы все собственные ошибки отнести на свой собственный счёт — и не взваливать их ни на чьи чужие плечи — масонские, немецкие, еврейские, английские, японские и какие угодно. Там, где мы терпели поражения, мы терпели их только и исключительно по своей собственной вине. Слабость есть величайший грех, который может постигнуть нацию или национальную идею. И расплата за грех слабости является неотвратимой расплатой, где бы эта слабость ни проявлялась. Большевицкая революция есть расплата за наши собственные грехи, накапливавшиеся в течение двух веков.

11.  Основной добродетелью нации является сила. Основной добродетелью национальной идеи является тоже сила. Там, где нет силы в нации, — бывает Уругвай. Там, где нет силы в национальной идее, — бывает Коминтерн. Нация без силы — логическое противоречие. Без силы могут быть народцы, племена и кланы — но нации не может быть. Сила, основная и величайшая доблесть нации, в нашем русском случае может быть только православной силой, то есть силой, направленной не к господству, а к служению, не к подавлению, а к помощи, не к эксплуатации, а к дружбе. Русская сила — не сила разбойника и бандита, а сила работника и отца, сила Микулы Селяниновича. Вне этой концепции русской силы не может быть. Россия сильна только в том случае, если она следует законам своего — а не чьего-нибудь чужого — национального бытия. Нация оказывается слабой, когда она сходит с пути своей самобытности, своего самостояния.


2. БОЖЬЯ ПРАВДА

1.  Оперируя терминами «православие» и «Божья правда», мы считаем необходимым с доступной степенью точности очертить наше понимание этих терминов. Мы отдаём себе ясный отчёт в том, что наша довоенная церковность прочно стояла на стороне нашей антинациональной реакции (правда, и против интернациональной революции) и что современная церковная организация есть результат распада национально-религиозных связей России. Если бы мы попытались идейно или организационно опереться на какую бы то ни было церковную организацию — нам пришлось бы выбирать между пробольшевистской Сергиевской «юрисдикцией», реакционной карловацкой, либерально-масонской евлогиевской — не говоря уже о таких разветвлениях, как новостильцы и старостильцы, или как живоцерковники и староцерковники. Из существующих официально православных церковных организаций нас, как политическую организацию, не устраивает ни одна — ни одна не интересует. Наиболее коренной, наиболее русской формой православия следует считать, собственно, только старообрядчество.

2.  Если бы термин Божьей правды мы поручили бы разъяснить нынешней церкви, то мы получили бы целый ряд ответов — от откровенно большевицких до откровенно реакционных, — поэтому ни одну церковную организацию мы об этом спрашивать не будем. Мы будем спрашивать русскую историю.

3.  Искания Божьей правды являются одним из характернейших свойств русского народа — и это свойство очень резко изменило характер византийского православия при переходе его на русскую почву. В качестве наиболее яркого примера мы можем привести историю смертной казни в России. Мы можем примыкать или не примыкать к той группе криминалистов, которая отстаивает принцип смертной казни, — но мы не можем изменить отношения к ней русского народа. Уже бояре Владимира Святого протестовали — и успешно — против предложения византийских миссионеров ввести на Руси смертную казнь. От этих бояр идёт непрерывная линия к известной морально-религиозной концепции, к Елизавете, к судебным уставам Александра II и к тому отвращению к смертной казни, которое со стороны русских масс проявлено в революционное время.

Русское — не византийское — православное сознание ищет Правды — Справедливости, достигаемой не путём насилия и обмана, а путём понимания и любви, на путях преобладания во всех человеческих отношениях духовного элемента над материальным. Именно поэтому у нас никогда не расценивались — чин, как он расценивается в Германии, титул, как он расценивается в Англии, или деньги, как они расцениваются в Америке, — у нас преобладала или имела тенденцию преобладать чисто духовная оценка человеческой личности.

Наша литература и даже наши революционеры в их героический период показывали и давали примеры исключительной жертвенности во имя того, что им казалось олицетворением высшей и окончательной правды-справедливости — но безбожной и атеистической — на земле. Дальнейшее развитие этой атеистической правды, не признающей высшей, надчеловеческой ценности человеческой жизни, — привело к бесчеловечности голода, концлагерей и чрезвычаек: коммунизм есть попытка осуществить абсолютную и абсолютно безбожную правду единственно возможным для неё путём — путём абсолютного насилия.


3. ГРЕХИ ПРОШЛОГО

1.  Россия не является нацией Иванов, не помнящих родства. И русская история не может быть сброшена со счетов, как нечто, уже пройденное, что уже ничему научить не может. Именно в русской истории вещественно отразились черты рационального духа и религиозный смысл существования России. Это вещественное отражение имеет свои греховные стороны — как имеет свои греховные стороны всё существующее на земле. Для русского националиста совершенно обязательно самое тщательное изучение русской истории и самый беспощадный анализ её грехов. Историческое покаяние так же необходимо, как и историческая исповедь нации перед её Творцом — перед той частицей Бога, которая имеется в душе каждого человека и которая именуется совестью.

2.  Основным грехом России является её собственная измена её собственному национальному лицу. Измена эта проникла в Россию через её правивший слой — то есть через дворянство. Была нарушена идея национальной индивидуальности внедрением иноземцев и иноземного влияния, отколовшего дворянство от самых глубинных корней русской духовной культуры. Кульминационным пунктом этого процесса была измена русскому языку и замена его французским.

3.  Оторвавшись от истоков русской духовой культуры и создав эпоху исторической неустойчивости и, следовательно, «исторических случайностей» (эпоха русской порнократии), дворянство изменило и второму принципу бытия России — принципу государева служения — и заменило его другим принципом, в корне несовместимым с идеей православия в России, — принципом рабовладельческим.

4.  Отрыв от духовных истоков России вызвал отрыв и измену православию. Правящий слой, в его верхах, дал России масонство, вольтерианство, материализм, марксизм и атеизм. Душа православия была заменена внешним обрядом, совершаемым в видах политического приличия. Духовное возглавление церкви было заменено синодской бюрократией, которую правивший слой не удосужился за два столетия заменить исконной формой патриаршества. Культурное творчество России оторвалось от его религиозных истоков и стало в подавляющем большинстве творчеством разлагающим и разрушительным — в особенности в литературе.

5.  Отвязавшись от всякого принудительного долга перед страной и нацией, превратив огромное большинство православного русского народа в рабов, нещадно эксплуатируя бесправный труд этих рабов, дворянство всем ходом своих завоеваний было вынуждено создать аппарат для защиты этих завоеваний от русского народа — бюрократию. Точно так же для защиты завоеваний большевицкой революции коммунистическая партия была вынуждена создать аппарат советской бюрократии. Вследствие этого:
—  монархия, «исправляемая цареубийствами», была заменена столоначальниками,
—  православие было заменено обер-прокурорами,
—  армия была заменена Сухомлиновыми.
Гений русского народа был зажат в железные тиски крепостничества и тех его пережитков, которые существовали вплоть до 1917 года.

6.  С этой точки зрения революционное состояние России, которое хронически длилось весь прошлый век и закончилось рядом взрывов в начале нынешнего, — есть неизбежное последствие внутренней борьбы русского народа за его освобождение. Отвратительные и кровавые русские революции 1905 и 1917 годов есть неизбежная расплата за основной грех русского народа, за грех его бессилия: за то, что он в течение двухсот лет не сумел справиться со своим дворянством.

7.  С этой точки зрения влияние всех чужих и чуждых сил на ход нашей истории нужно признать совершенно второстепенным. Здоровый правящий слой, не оторванный от народа, от его языка, его верований и его идеалов, — не стал бы лезть в масонские ложи, не допустил бы поражения даже и в борьбе с азиатскими противниками, не позволил бы еврейству захватить руководящую роль и не стал бы этому еврейству продаваться и оптом и в розницу. С той же точки зрения основная проблема возрождения России есть проблема нового правящего слоя.


4. ЗАКОН И ДУХ

1.  Все существующие и в России и в эмиграции политические программы стóят ещё меньше, чем стóят «писаные конституции». Государство управляется не на основе писаной конституции, оно управляется на основе реального соотношения общественных сил, то есть в основном — соотношения сил различных групп правящего слоя. Английская неписаная конституция выражает собою стабилизированное соотношение общественных сил и продержалась столетия. Балканские писаные конституции меняются приблизительно ежегодно: другое соотношение сил. Южно-американские — сменяются раза три в год: третье соотношение сил.

2.  Управляясь на основании соотношения общественных сил, государство существует не благодаря писаному закону, а благодаря известному уровню общественной морали, делающей технически возможным применение закона. Если нация морально разложена, то не найдётся ни добросовестных судей, ни добросовестных городовых: «всуе законы писать, если их некому исполнять», — наступает распад нации и государства. Воруют все. Так у нас воровали перед 1905 годом.

3.  Поэтому всякая разумная политическая программа может совершенно свободно оставить в стороне, на втором плане, вопросы будущего административного деления или технику организации волостных партийных ячеек. Первый вопрос, который должен быть предъявлен всякой политической программе, — это вопрос о духе: во имя чего строится нация и государство. И второй вопрос: каким именно орудием строились и будут строиться нация и государство.

4.  Никакая разумная политическая программа не может быть изобретена, как не могут быть изобретены свойства национального духа или обстоятельства национальной истории и географии. Изобретённая политическая программа в самом успешном случае будет иметь своим последствием национальную катастрофу (у нас — либеральная программа кадетов и марксистская программа коммунистов).

5.  Основные исходные точки разумной политической программы должны быть найдены, раскрыты в русском прошлом. В нём же должны быть найдены и раскрыты причины всех болезней национального роста и национального бытия.


5. ДВА ПЕРИОДА

1.  Национальные основы русского государственного бытия нашли своё наиболее яркое выражение в Московском Царстве. Писаной конституции в нём не было никакой. Не было никакого закона, который регулировал бы отношение церкви к государству. Не было никакой хартии вольностей, которая ограждала бы права русских феодалов перед лицом русской короны. Однако: когда нужны были соборы — созывались соборы, и они даже и не пытались захватывать власть, как это делали западно-европейские парламенты и как это пыталась сделать их неудачная копия — Государственная Дума. Власть и церковь никогда не боролись, одна — за обладание мечом духовной власти, другая — за обладание мечом светской: обе силы всячески поддерживали друг друга. При страшной тяжести внешних условий, Московское Царство имело наиболее справедливый социальный строй из всех современных ему государств мира. Оно имело также наиболее крепкое и законченное национальное единство. Именно эти данные позволили Московской Руси выполнить исторические задачи, которые России петербургской уже были не под силу. Московская Русь была относительно сильнее и культурнее России петербургской. Именно она разрешила величайшие и труднейшие задачи национального бытия: ликвидацию Степи, подрыв Польши и Ливонского ордена, присоединение Украины, завоевание Сибири, начало завоевания Кавказа. Империя только собирала плоды московского цветения. Кроме того, Москва боролась и в основном проломала ту экономическую, техническую и культурную блокаду, которою её окружили Польша, Ливонский орден и Швеция. Дворянство Московского Царства было служилым слоем — служилой интеллигенцией — и по своим экономическим и психологическим основам ничего общего, кроме названия, не имело с дворянством петербургского периода.

2.  Петербургский период нашей истории был периодом неуклонной национальной деградации России. Взяв кое-что (очень немного) от европейской техники, — Петербург продал русский национальный дух. Девятнадцатый век был веком непрерывного государственного отставания России от её соседей и соперников. После взлёта 1812 года, созданного народной войной, войной, в которой регулярная армия сыграла сравнительно второстепенную роль, — Россия отстала от Германии, от Америки, от Англии и даже от Японии. К началу мировой войны русская армия, по свидетельству русских же военных авторитетов, превратилась во второстепенную армию. И Империя Российская, несмотря на её гигантские материальные и человеческие ресурсы, превратилась во второстепенную державу — игрушку чужой дипломатии.

3.  В Отечественную войну нас втянули англо-масонские влияния (убийство имп. Павла), как втянули и в мировую. Московская Русь никогда не воевала под иностранными влияниями. Почти половина наших войн петербургского периода носила чисто авантюрный характер — как итальянские походы Суворова, как подавление венгерской революции, как авантюрно начатая и бездарно законченная японская война. Москва никаких авантюрных войн не вела. Москва была Империей и до Петра — как Англия была Империей и до Биконсфильда. Пётр только зафиксировал положение вещей, созданное Москвой — как Биконсфильд зафиксировал положение вещей, созданное Ост-Индской компанией.

4.  Возврат к истокам нашего национального бытия есть в основном возврат к государственным принципам Московского Царства — единения царя, церкви и народа — единоличной государственной власти и единоличной церковной власти, опирающихся на единство и нераздельность национального, государственного и религиозного сознания народа. Эти же принципы включают в себя и принцип бессословной «государевой службы», подчинения частного интереса национальному, борьбу с «местничеством», в чём бы оно ни выражалось, в титулах, в чинах или в капиталах.

5.  В наших данных условиях всё это сводится прежде всего:
а)  к установлению основных линий органического развития России и
б)  к воссозданию правящего слоя, который обладал бы достаточной волей и разумом, чтобы успешно поставить себя на службу основным принципам российского национального бытия.


6. МОНАРХИЯ

1.  Монархия является не только формой правления, типически свойственной русской национальной идее, но точкой концентрации всех творческих национальных сил.

2.  Наше движение отметает вопрос об абсолютной самодержавной или ограниченной монархии — как вопрос чисто схоластический. Ни абсолютной, ни самодержавной монархии никогда в истории мира не было и быть не может. Может быть самодержавие гения, не связанного с монархией, как Наполеон и Гитлер, или связанного с монархией, как Пётр I. Но всякие гении преходящи, как преходяща отдельная человеческая жизнь. Монархия есть принцип, далеко выходящий за пределы отдельной человеческой жизни.

3.  Московская монархия ни в каких конституциях не нуждалась по той простой причине, что, идя во главе общего течения национальной жизни, она на своём пути встречала не попытки ограничения, а всяческую поддержку основных сил русского народа. Эти силы были заинтересованы никак не в ограничении, а только в усилении роли монархии. Церковь, купечество, тогдашнее дворянство и крестьянство неизменно приходили на помощь монархии во все моменты её неустойчивости. Дворянство московской эпохи было служилым элементом, московской технократией. Роль позднейшего дворянства тогда выполняли князья и княжата. Опричнина и Смутное время были двумя революциями против этого слоя: опричнина — революцией сверху, Смутное время — революцией снизу.

4.  После смерти Петра I монархия попала под дворянский арест с угрозой смертной казни в случае неповиновения правящему слою. Монархия девятнадцатого века не сумела повторить опричнины и была увлечена гниением и гибелью дворянского правящего слоя. Монархия будущая мыслима только и исключительно как общенародная монархия, идущая нога в ногу с новым правящим слоем, то есть с русской национальной интеллигенцией.

5.  В порядке иерархии земных ценностей наше движение ставит на первое место Россию, потом монархию, потом династию, потом отдельных членов династии. Идеальным, но от нас мало зависящим выходом из сегодняшней катастрофы было бы гармоничное сочетание династии с историческими нуждами России и с современными требованиями сегодняшнего века.

6.  Наше движение пытается и будет пытаться создать общественную атмосферу, которая ликвидировала бы пустоту, существовавшую между Династией и нацией — средостение между Царём и народом. Или, иначе, мы будем создавать монархическое общественное мнение, категорически враждебное каким бы то ни было формам сословной реставрации.

7.  Учитывая тяжкий, кровавый и позорный опыт реставрации Бурбонов во Франции, принёсшей на иностранных штыках реставрацию старого правящего слоя, — наше движение категорически выступит против всех представителей Династии, которые свяжут себя с этим слоем, — как оно выступало против представителей Династии, связавших себя со второй советской партией. [Имеются в виду Великий Князь Кирилл Владимирович и Младоросская Партия] Мы отдаём себе совершенно ясный отчёт, что борьба за монархию, прикрывающую старый правящий слой, будет борьбой прежде всего совершенно безнадёжной. Тогда перед нашим движением, как и перед всей Россией вообще, станет вопрос об отказе от принципов легитимизма. Уклонение от этого отказа было бы равносильно политическому самоубийству во имя мёртвых идей и мёртвого прошлого.

8.  Осуществление русской национальной революции при участии монархии приведёт к самодержавию интеллигенции, ограниченному монархией и теми моральными принципами, которые она воплощала в себе. Осуществление той же революции без участия монархии приведёт к диктатуре интеллигенции с неизбежной борьбой за первое место в этой диктатуре. А также с неизбежным расколом нового правящего слоя и, следовательно, с новым отсутствием национального единства. Отсутствие национального единства вызовет новый припадок национальной слабости — так сказать, государственный обморок России.

9.  Мы рассматриваем Династию Романовых как хранительницу огромной моральной ценности — единственно существующий источник бесспорной и бессословной власти. Мы, однако, отдаём себе ясный отчёт в том, что, при слабости и изуродованности общественного мнения русской эмиграции, — Династия может быть вовлечена в ошибки, которые совершенно аннулируют весь её моральный авторитет — как начисто был аннулирован моральный авторитет Бурбонов: в период ста дней Бурбонов не поддержал во Франции никто, и после ста дней Бурбоны снова были водружены силой иностранных штыков. В этом — катастрофическом — случае перед Россией станет вопрос о диктатуре бонапартистского типа с последующей необходимостью восстановления монархии не безусловно легитимным путём.

10.  Наше движение отдаёт себе, с другой стороны, ясный отчёт и в чрезвычайно тяжёлом положении Династии — и до и после революции. В предреволюционные годы, как и сейчас, Династия была отрезана от народа нашим «средостением», которое предало и Россию, и Династию. Средостение это почти целиком перекочевало в эмиграцию. Для его преодоления необходимы усилия с обеих сторон.


7. ПРАВОСЛАВИЕ

1.  Православие является не только и не столько «религией большинства русского народа», сколько религиозно-нравственной основой русского национального государственного творчества.

2.  Принцип свободы совести в той формулировке, в которой преподносит его миру западно-европейский либерализм, есть принцип лицемерный: Британская Империя не признаёт свободы для индусской секты тугов-душителей, как американская республика не признаёт свободы мормонского многожёнства. Западно-европейский принцип свободы совести не имеет к России никакого отношения: в России и без этого принципа еретиков не сжигали, альбигойских войн не организовывали и не мешали каждому народу Империи исповедовать всякую общественно-приемлемую религию. Секта скопцов, разумеется, никак не может быть отнесена к общественно-приемлемым религиям.

3.  Отстаивая православие как наиболее совершенную религию мира, как величайшее духовное сокровище, сбережение которого поручено русскому народу, Россия только в самых крайних и самых редких случаях посягала на свободу вероисповедания иноверцев. В большинстве случаев это делалось в целях самозащиты. Эти цели, цели национально-религиозной самозащиты, неизбежно встанут перед будущей Россией и перед её будущим правящим слоем.

4.  В периоды великих потрясений Московского Царства церковь неизменно стояла на страже национальных интересов России, и всей своей нравственной мощью поддерживала власть в минуты её слабости. Сословное разложение всего русского национального строя отозвалось и на состоянии церкви. Её нравственный и государственный авторитет был принижен: сильная церковь не могла бы допустить рабовладельчества, порнократии и цареубийств. Правящему слою нужно было слабое православие.

5.  Постепенно деградируя под синодским чиновничьим управлением, церковная организация дошла до полного бессилия, так исчерпывающе проявившегося в 1917 году. Не было нравственного авторитета, не было и авторитетных иерархов. Вместо патриарха были обер-прокуроры — до акушеров включительно, и вместо иерархов были юродствующие, карьерствующие или лакействующие чиновники духовного ведомства. Государство подорвало церковь — и в роковую годину церковь оказалась отсутствующей.

6.  В настоящее время ни одна церковная юрисдикция не вправе претендовать на исключительное представительство православия. Ни зарубежные юрисдикции, наследники синодской традиции, по своей воле разорвавшие церковное единство, ни советские митрополиты, не по своей воле пребывающие в юрисдикции ОГПУ.

7.  Поэтому перед будущим правящим слоем России встанет настоятельная задача помощи православию — не считаясь с тем, пожелают ли этого или не пожелают отдельные иерархи.

8.  Основные задачи возрождения православной церкви сводятся к следующему:
а)  Восстановление российского патриарха — с выбором патриарха собором духовенства и мирян.
б)  Подготовка и организация православного духовенства в тех формах, которые обеспечивали бы ему необходимый в современных условиях культурный и материальный уровень и вместе с этим достаточный авторитет в глазах своей паствы.
в)  Организация православного прихода, как первичной религиозной ячейки, осуществляющей задачи религиозного воспитания и православной взаимопомощи.
г)  Предоставление приходам права отвода недостойных пастырей и в то же время обеспечение низового духовенства от административного произвола высшей иерархии.
д)  Восстановление монастырей исключительно в качестве рассадников религиозного подвижничества, но никак не в качестве торгово-промышленных предприятий.
е)  Запрещение какой бы то ни было иноверной проповеди — при сохранении полной терпимости по отношению к уже существующим религиям.

9.  Православие, и как национальная религия, и как основа национальной государственности, должно быть поддержано в годину его слабости. Мы не можем допустить удовольствия дальнейшего развала национального единства путём создания новых уний, новых молокан, новых живоцерковников или новых евлогиан. Между тем, уже и сейчас иезуитские организации, с одной стороны, и масонские организации — с другой, создают по всем пограничным пунктам России всякого рода «библейские», «трудовые христианские», униатские и прочие организации, которые при падении большевицкого барьера сразу хлынут в Россию со своими проповедниками, литературой, деньгами и планами. Тогда нам вместо того, чтобы как-то постепенно и с великим тщанием позаботиться о ликвидации раскола с одной стороны и унии с другой стороны, — придётся иметь дело с десятками новых уний, новых расколов и новых сект, руководимых и поддерживаемых из заграницы, где, как известно, особо искренних друзей России и в заводе не имеется.

10.  Наша организация, хотя и имеющая религиозные основы, но всё же чисто политическая, не имеет права вмешиваться во внутренние религиозные дела церкви. Однако она обязана будет поставить перед церковью как перед организацией вопрос о перемещении центра тяжести с формально обрядовой стороны православия на религиозно-воспитательную — и с этой целью настаивать на реорганизации духовного образования и практической деятельности духовенства в народных массах.


8. ПРАВЯЩИЙ СЛОЙ

1.  Никакая нация не может жить без своего правящего слоя — орудия реализации её жизненных основ. Правящий слой — есть техническое орудие, выполняющее некий общенациональный «заказ». Это орудие никогда не бывает и не может быть совершенным орудием — но оно может проржаветь окончательно, как проржавело русское дворянство девятнадцатого века и как проржавела французская буржуазия начала двадцатого, — как ржавел польский правящий слой все последние три столетия. Правящий слой есть орудие нации. Нация без правящего слоя есть нация безоружная.

2.  Если первой задачей разумной политической программы является установление исходных начал национального бытия, то вторая задача — это формирование правящего слоя, по мере возможности идейно отвечающего этим исходным началам и технически способного провести их в жизнь.

3.  Правящий слой точно так же не может быть изобретён, как не могут быть изобретены исходные начала национального бытия. Правящий слой будущей России будет состоять из русских людей, ныне живущих или под гнётом рассеяния, или под террором ОГПУ. При этом совершенно неизбежно и количественное и качественное преобладание людей, перестрадавших всё то, что перестрадала вся Россия за последние двадцать лет. На долю людей зарубежья остаётся только: раскрытие идей и формирование идейного костяка будущего правящего слоя.

4.  Основные слагаемые будущего правящего слоя легко поддаются определению путём исключения.
а)  Дворянство — неудачный наследник неудачного русского феодализма, невероятными темпами разлагалось и до революции — и материально и морально. Оно немыслимо не только в качестве носителя власти, но и в качестве её соучастника. Иначе говоря, дворянство, как ограниченная законом, экономикой или даже бытом и сознанием группа — мертвó совершенно.
б)  Русская буржуазия не успела не только прийти к власти, но не успела принять в этой власти решительно никакого участия. Революция уничтожила и те слабые ростки русской буржуазии, которые стали расти в начале двадцатого века. Буржуазии фактически нет ни за рубежом, ни в СССР. Или, во всяком случае, в качестве кандидата на власть русская буржуазия отсутствует начисто.
в)  Советский правящий слой — коммунистическая партия, отрезан от народных масс морями крови и ненависти, воспитан на атеизме и насилии, на грабеже и терроре. Его эволюция немыслима, его наследие неприемлемо, его навыки неприменимы.

Остаются, следовательно, два мыслимых кандидата на власть:
а)  Некая ещё несуществующая партия, которая обопрётся на часть интеллигенции и пролетариата и организует аппарат вооружённого выдвиженчества. Это будет очень маловероятным и, во всяком случае, очень кратковременным повторением коммунистической партии — вероятным только в том случае, если ликвидация большевизма произойдёт путём партийного раскола.
б)  Наша организация, оформив и закрепив основы русской национальной идеи и создав некий, хотя бы и немногочисленный, правящий отбор, будет идти к идейному завоеванию национального отбора всей России.

В первом случае это будет тип диктатуры, опирающейся по преимуществу на временное и организованное насилие. Во втором случае это будет тип монархии, — не отрицающей вполне и насилия (хотя бы в форме уголовных законов), но в основном опирающейся на чисто нравственный принцип, который по самому существу своему не может вступить в противоречие с интересами и чаяниями основной массы русского народа. И в том и в другом случае «вся власть» будет принадлежать русской интеллигенции — то есть профессионалам умственного труда, как единственно существующему слою, по своему культурному уровню способному разрешить задачи русского национального и государственного строительства.

5.  Само собою разумеется, что этот новый правящий слой не имеет права отметать ни представителей бывшего дворянства, поскольку они являются носителями культурного творчества, ни представителей русской буржуазии, как носителей хозяйственного творчества, ни советской интеллигенции, поскольку она наиболее полно выражает страдания и нужды русского народа и наиболее точно знакома с нынешним положением дел в России — то есть с исходной точкой хозяйственного и культурного (но не идейного!) строительства страны. Решающая роль будет неизбежно принадлежать нынешней советской интеллигенции. Поэтому «завоевание» большинства эмиграции, невозможное технически, более или менее безразлично практически. Одна из основных задач — подготовка к идейному завоеванию ныне советской интеллигенции. Ленин не завоёвывал большинства тогдашней эмиграции — и мы не собираемся завоёвывать большинства нынешней.

6.  Задача подбора и воспитания этого правящего слоя — из остатков русской национальной интеллигенции за рубежом, из остатков старой русской интеллигенции в СССР и из определяющей массы новой русской интеллигенции, родившейся в годы коммунизма, — является основной и первоочередной технической задачей восстановления России.

7.  Обе последние группы — старая и новая интеллигенция СССР — неизбежно определят собою общее развитие правящего слоя; эти группы превосходят зарубежную интеллигенцию и по своему количеству, и по своему жизненному опыту, и по своей связи с русскими массами. Зарубежная интеллигенция может сыграть только одну роль: роль идейной закваски. Командование будет ей принадлежать или не принадлежать в зависимости от того и только от того, в какой степени она выполнит эту роль — роль идейной закваски. Техническое использование зарубежной интеллигенции — военной и гражданской — конечно, не является предметом политической программы, как не является предметом политической программы вопрос о приглашении или неприглашении тех или иных иностранных специалистов или концессионеров. Зарубежный профессиональный работник умственного труда, чуждый русской национальной идее, явится таким же наёмным «спецом», как иностранные техники и офицеры в китайской промышленности и армии. Или, как спецами или военспецами являлись и являются старые русские инженеры и офицеры в рядах красной промышленности и красной армии. Нам нужны свои работники, которые бы на каждом участке национальной работы — помимо своего ремесла, — давали бы этой работе и свою душу. «Спец» этого дать не может.


9. ПРАВЯЩИЙ СЛОЙ БОЛЬШЕВИЗМА

1.  Ведущий слой революции сформировался из революционно-космополитической части русского дворянства. Его родословная: Радищев, декабристы, Герцен, Кропоткин, Плеханов, Савинков, Ленин. Революционная часть дворянства подавляюще превосходила реакционную и в культурном, и в умственном, и, отчасти, в моральном (Герцен, Кропоткин) отношении. Но, объективно, она шла против веками налаженной государственной традиции, против основных национальных интересов России.

2.  Идя против этих интересов, революционная часть дворянства, уже более или менее потерявшая своё национальное лицо, естественным ходом внутриполитической борьбы вовлекалась в союзы с врагами России вообще — с еврейством в частности и в особенности.

3.  Эта борьба, постепенно обостряясь и ожесточаясь, создала в России своеобразную атмосферу почти непрерывной гражданской войны: на низах шли крестьянские и рабочие «беспорядки», обычно с кровавыми результатами; на верхах — схватка двух фракций дворянства превращалась в обнажённый террор с обеих сторон. Апогей всего этого приходится на 1905-1906 годы. Екатеринбургское злодеяние символически можно рассматривать как месть одного слоя другому слою - месть Ленина за его казнённого брата.

4.  Столыпинский период, как ни короток он был, исторически внёс в позднейшую историю России нечто, к сожалению, принципиально новое для обеих борющихся фракций: интересы России вообще. Столыпинские реформы дали выход творческим силам страны, — и эти силы стали отходить от реакции с одной стороны и от революции с другой стороны. Однако в этот слишком короткий период времени эти силы не успели сорганизоваться. После гибели Столыпина, перед самой войной, организованными оказались: с одной стороны союз объединённого дворянства, плотно окруживший Престол, и с другой стороны — коммунистическая (тогда ещё РСДРП(б)) партия, то есть две самых ожесточённых и самых беспринципных силы, какие только и вообще имелись на русских просторах. Первая сила вела к разгрому России извне, вторая — к разгрому её изнутри. Основная масса культурного слоя России к этому времени уже успела отойти от революционных позиций и стремилась к сближению и с монархией, и с правительством («Вехи»). Союз объединённого дворянства («Сферы») сумел удержать свою монополию у Престола — и погиб вместе с ним.

5.  Молодые национальные силы этого периода, во-первых, не успели сорганизоваться — главным образом потому, что в условиях бюрократического зажима всякая политическая организация — в особенности молодёжная — должна была или подвергнуться полной бюрократизации, или перейти на более или менее нелегальное положение — то есть или потерять всякий смысл, или стать в одни ряды с врагами России.

6.  Поэтому после крушения монархии наиболее организованной силой оказался большевизм — все остальные были распылены и неорганизованы. Попытка лучшей части русской молодёжи противопоставить большевизму вооружённую силу белых армий была осёдлана реакционными элементами — и провалилась совершенно.

7.  Большевицкая партия оказалась хозяином России, но сама она попала в пустоту: недавно ещё революционная интеллигенция отвернулась от неё, квалифицированный пролетариат её не поддержал, крестьянство было настроено против большевиков. Большевикам пришлось прибегнуть, с одной стороны, к беспощадному террору против «интеллигентского саботажа» и, с другой стороны — к помощи целого ряда нерусских и антирусских сил (еврейство, военнопленные, китайцы, латыши и пр.).

8.  Таким образом, большевизм, который рассчитывал на поддержку значительной части своих недавних единомышленников, после захвата власти оказался без людей. Началась вербовка сволочи с постепенным истреблением, — уже в рядах самой партии, — всех тех, кто со сволочью идти не хотел. В настоящий момент можно констатировать, что большевицкая партия — такая, какою она пришла к власти, — более или менее полностью съела самоё себя. У власти стоит принципиально новый слой, искусственно сформированный из еврейства и подонков всех остальных населяющих Россию народов. В вооружённом подчинении этому слою находится, в частности, и советская интеллигенция всех призывов.

9.  Если в своё время не смогли эволюционировать ни французская аристократия, ни наш союз объединённого дворянства, то всякая возможность эволюции большевицкого правящего слоя исключается целиком. Ибо эволюция означает не перемену вывески — хотя бы «интернациональной» на «национальную», а главным образом — если не исключительно — изменение экономической системы или — говоря иначе — уничтожение партией её собственной питательной среды. Отказ от советских способов хозяйствования, во-первых, в страшной степени укрепил бы позиции наиболее непримиримого врага компартии — крестьянства, во-вторых, перевёл бы большинство партии на положение безработных и, что самое важное, в-третьих, вырвал бы из рук партии её самое сильное оружие: экономический террор. Настоящая эволюция означала бы сдачу на милость победителя.

10.  Мы совершенно единодушны с коммунистической партией в оценке того обстоятельства, что в случае подобной капитуляции ни на какую милость рассчитывать не приходится. Следовательно, нам нужно считаться, как с объективно неизбежным фактом, — с полным истреблением ныне существующего правящего слоя СССР, — таким же полным, каким было истребление якобинцев термидором, директорией, консульством, империей и реставрацией. С той только разницей, что во французском случае якобинские остатки некоторое время духовно и материально прокармливались за счёт побед революционной Франции, остатки же компартии на такую отсрочку рассчитывать не могут. Иначе говоря: мы будем иметь дело с окончательным физическим истреблением последних остатков русской революционной традиции. Это, однако, ещё не означает психологического истребления наследия советского режима и предшествующих ему течений.

11.  Новая интеллигенция, полуинтеллигенция и четверть-интеллигенция СССР составит подавляющее большинство будущего правящего и служилого слоёв России. Править Россией будет тот, кто сумеет найти общий язык с этой интеллигенцией и руководить ею. Всякие разумные политические тезисы, рассчитанные на реальность, а не на миф, могут с полным безразличием отнестись к их оценке со стороны любых эмигрантских групп — ибо если эти группы и придут в Россию, то уже на нечто готовое, на нечто уже более или менее сформированное. Разумная политическая программа должна быть сформулирована в расчёте на подсоветские массы вообще и на подсоветскую интеллигенцию в частности и в особенности.

12.  Эта интеллигенция уступает зарубежной в профессиональной квалификации и в уровне формальной культуры. Она превосходит зарубежную уровнем воли, жертвенности и умственных способностей. Она не заражена вождизмом и местничеством и подчинится всякому толковому и вразумительному руководству — не «командованию» начальственного типа. Живя под еврейским давлением, она ликвидировала интернациональное и космополитическое наследие своих отцов, а под давлением голода и «уравниловки» во всех её видах ликвидировала всякие уравнительные тенденции русского социализма. Она национальна в смысле отрицания всего антирусского — но она ещё не знает, в чём именно заключается специфически русское. Она ликвидировала чисто распределительные иллюзии социализма и его ненависть к «буржую», но она только подходит к решению вопроса о новом хозяйственном строе. Вообще: подсоветская интеллигенция следует петровскому завету «аз есмь в чину учимых и учащих мя требую». Зарубежная, при неизмеримо более слабом политическом опыте, искренне считает себя солью земли, которой политически учиться уже нечему.

13.  Однако основное отличие зарубежной национальной интеллигенции от советской, которая «национальна» более зарубежной, заключается в том, что подсоветская интеллигенция в своём подавляющем большинстве совершенно арелигиозна. То есть, не будучи активно антирелигиозной, к вопросам религии равнодушна совершенно. Между тем вне религиозного понимания России — никакая творческая работа нации невозможна вообще.

14.  «Общий язык» с советской интеллигенцией никак не означает какого бы то ни было снижения — в пользу демагогии — наших основных идейных установок. Но он означает формулировку этих установок на понятном для подсоветской интеллигенции языке. Так, тезис монархии не может аргументироваться «помазанием», а тезис православия не может аргументироваться катехизисом. И в том и в другом случае необходима чисто национальная, историческая и философская аргументация. Отстаивая идейные основы православия, мы должны помогать церкви, но на её помощь рассчитывать не имеем никакого права. Тех проповедников, которые имеются в эмиграции, — подсоветские массы вообще и интеллигенция в частности просто не будут слушать. После двадцатилетнего террора и после измены митр. Сергия — у нас нет основания рассчитывать на наличие нужных проповедников и в СССР.

15.  Следовательно, нашему движению надлежит всячески отстаивать идейные основы православия, категорически отказаться от какой бы то ни было церковной аргументации, — а тем более от аргументации доводами какой бы то ни было из многочисленных церковных фракций. На этих путях может быть найден общий язык. И на этих путях может быть найдено и постепенно выковано и закалено то идейное оружие, которое почти полностью отсутствовало у нас в течение последних двух столетий. И так как подсоветская масса и по крови и по духу осталась русской массой, то нет никаких оснований предполагать, что возврат к русским истокам был бы в какой бы то ни было степени утопическим.


10. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

1.  Под интеллигенцией мы понимаем слой профессиональных работников умственного труда, то есть тех людей, для которых умственный труд является единственным или по крайней мере главным источником их существования.

2.  Принадлежность к интеллигенции не зависит от социального происхождения, хотя, разумеется, и происхождение, и в особенности среда накладывают известный отпечаток на работу и творчество работников умственного труда. Так, у нас Толстой отражал аристократию, Достоевский — разночинство, Горький — люмпен-пролетариат, Есенин — крестьянство. С другой стороны, господствующие или борющиеся за господство слои и идеи подчиняют себе труд и творчество интеллигенции. Так, во Франции Расин, Корнель и Буало выполняли — сознательно или бессознательно — «социальный заказ» аристократического абсолютизма, Вольтер, Руссо и энциклопедисты — идеи третьего сословия. В современном мире самые грубые выражения этого «социального заказа» мы наблюдаем в СССР и в Америке. В первом случае этот заказ утверждается наганом ОГПУ, во втором — долларом и монополиями миллиардеров.

3.  В своём историческом развитии интеллигенция не едина внутри себя и не может быть чётко отграничена во вне себя. В ней боролись и борются такие же разделяющие тенденции, какие были и среди дворянства и буржуазии (например, борьба крупного и мелкого дворянства, борьба между финансовым и промышленным капиталом). Интеллигенция не является и не может явиться резко отграниченным слоем. Так, помещик, лично ведущий своё хозяйство, соединяет в своём лице и землевладельца — собственника, и агронома-интеллигента. Так, директор завода обычно является и капиталистом-акционером и организатором-интеллигентом. С другой стороны, в своих низах умственный труд незаметно переходит в механический или физический труд.

4.  Тем не менее, основная тенденция развития выражена достаточно ясно. Наиболее типичными представителями интеллигенции, то есть слоя профессионалов умственного труда являются люди типа Аристотеля, Ломоносова, Канта, Гёте, Менделеева, Эдисона. Высшие, то есть решающие достижения во всех видах духовного творчества доступны только профессионалам, то есть людям, подчиняющим весь строй своей жизни задачам своей работы.

5.  Независимо от своих политических взглядов, интеллигенция является фактически существующей духовной элитой человечества — умственным отбором всего мира. Сословное и классовое наследие прошлого приводит к тому, что в число этого отбора не попадает некоторое, нам неизвестное, число дарований, погибших или гибнущих в силу юридического бесправия (крепостное право) или материальной нужды (пауперизм). Общий культурный подъём мира приводит к тому, что умственный отбор человечества с каждым годом всё шире и шире черпается из всё более и более широких народных масс.

6.  Этот процесс создаёт, во всяком случае, подавляющее количественное превосходство интеллигенции, вышедшей из народных низов, и снимает с очереди дня марксистские тезисы о дворянской, буржуазной, пролетарской, крестьянской и пр. интеллигенции. Интеллигенция всё больше и больше становится отбором не одного сословия или класса, а всей нации, взятой в целом, то есть внеклассовым и внесословным отбором всего наиболее одарённого, что есть в стране. Иначе говоря, интеллигенция становится общенациональным отбором и общенациональным достоянием. Ломоносов, сын крестьянина, Менделеев, сын дворянина, и Павлов, сын священника, ни в какой степени не отражают в себе их происхождения.

7.  Национальная, то есть внесословная, интеллигенция, естественно, будет ставить интересы нации выше интересов сословия или класса, и с этой точки зрения всякие сословные или классовые психологические пережитки будут служить неизбежным тормозом в любой отрасли умственной деятельности, — в особенности в политической деятельности. Поэтому совершенно не случайно то обстоятельство, что в современной Европе, при всём различии её политических систем, политически ведущая роль уже перешла к представителям низовой народной интеллигенции. В Англии это группа Чемберлена (внук сапожника), Ллойд-Джорджа (сын мелкого торговца), Мак-Дональда (рабочий). Во Франции — Даладье (сын булочника), в Италии — Муссолини (сын народного учителя), в Германии — Гитлер (сын мелкого чиновника).

8.  Одновременно с этим происходит процесс экономической эмансипации интеллигенции: она не нуждается в меценатах. Если средневековый химик был вынужден торговать при герцогских дворах алхимией, а средневековый астроном — астрологией, то современный учёный, писатель, изобретатель или поэт от такой необходимости почти полностью освобождены.

9.  Интеллигенция должна ясно осознать свою роль в истории человечества — и своё место в ряду других сословий, классов, слоёв и групп. Интеллигенция является единственным или почти единственным творцом всех духовных и интеллектуальных ценностей. Европейское дворянство выступало как класс вооружённых завоевателей, и всякая государственность возникала и крепла не при помощи, а при преодолении дворянства. Буржуазия явилась организатором материального осуществления технических идей, выработанных интеллигенцией. В феодальный период общегосударственная идея вырабатывалась и поддерживалась тогдашней интеллигенцией (французские легисты, наши дьяки и служилые дворяне). Величайший переворот в истории человечества — окончательный разгром феодального строя и замена его буржуазно-капиталистическим — был подготовлен английскими изобретателями и французской философией. В настоящее время вся современная промышленность держится инженерами, конструкторами, изобретателями, экономистами и пр. Большевицкая попытка организовать диктатуру пролетариата закончилась полнейшим провалом: русский пролетариат с полной очевидностью убедился: вопреки марксистскому лозунгу, никакого мира он не завоевал, а цепи приобрёл совсем уже неудобоносимые. Разрушена иллюзия пролетарского творчества вообще: пролетариат является только слоем технических исполнителей, а никак не слоем руководителей-творцов. Руководители и творцы, вышедшие из его среды, — становятся интеллигенцией и перестают быть «пролетариатом». «Мозолистые руки» имеют право на всяческое уважение, но не имеют никакого права на руководство.


11. РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

1.  Русская интеллигенция, отчасти развиваясь параллельно западно-европейской интеллигенции, отчасти опережая эту последнюю, имеет своё индивидуальное прошлое, своё индивидуальное настоящее и, следовательно, и своё индивидуальное будущее. К общечеловеческим целям русская интеллигенция шла, идёт и будет идти своим неповторимо национальным путём, даже и тогда, когда этот путь называется космополитическим или интернациональным.

2.  В прошлом русской интеллигенции был отсутствующий в других странах Европы период служилой технократии — это период Московской Руси, где государственный строй стремился стать строем чисто технократическим, т. е. утверждаться не на принципе происхождения (ликвидация феодализма, борьба с местничеством, разгром княжат и в конце этого периода — табель о рангах) и не на принципе частной земельной собственности (поместная система и её борьба с вотчинной системой) и, наконец, не на принципах капитализма, которого тогда и вовсе не было. Строй Московской Руси был, по преимуществу, служилым строем (государева служба и государево служение).

3.  Этот строй создавал совершенно исключительное по тем временам религиозное, национальное и политическое единство страны. Именно это единство позволило Москве вынести испытания, которые не были бы под силу никакому другому народу, но также и никакому другому строю.

4.  Русская интеллигенция 19 века явилась следствием той части петровских реформ, которая угасила русский дух во имя голландского кафтана, которая поставила русскую национальную идею в учебное и подчинённое положение по отношению к национально и государственно отсталым идеям тогдашнего Запада. В течение 18 века был подготовлен и закреплён раздел русской служилой интеллигенции, потерявшей своё национальное лицо. 19-й век уже был веком жестокой и кровавой борьбы между двумя течениями разделившегося правящего слоя. На одной стороне было дворянство, ставшее из служилого рабовладельческим, на другой стороне — дворянство, ставшее из национального революционным. Первая часть боролась со второй тюрьмами и виселицами, вторая часть с первой — браунингами и бомбами. Первая часть забыла о России во имя своих сословно-шкурных интересов, вторая — во имя отвлечённых идей социализма, космополитизма и интернационализма. Правая часть забыла о православии, оставив за собой голый официальный обряд и забыв о поисках какой бы то ни было социальной правды на Русской земле. Левая часть вообще отбросила и Бога и церковь во имя поисков правды атеистической. Россия осталась без правящего слоя, без национальной идеи и без православной правды.

5.  Политическому делению правящего слоя соответствовало и культурное деление. Реакционно-охранительная часть правящего слоя оказалась культурно отсталой по сравнению с революционно-профессиональной интеллигенцией. Эта последняя состояла из людей чрезвычайно высокой личной культуры. Наша профессура, литература, юриспруденция, медицина, техника и пр. почти целиком стояли на революционно-разрушительной стороне. Реакционно-охранительная часть правящего слоя переживала полное безлюдие, моральное и умственное вырождение.

6.  В этой братоубийственной распре поражение потерпели обе стороны. С той, однако, поправкой, что реакционно-охранительная часть правящего слоя погибла навсегда, а революционно-интеллигентская, пройдя сквозь советский голод и террор, тюрьмы и концлагеря, даёт первые ростки национальной интеллигенции. Точно так же, как гибель жирондистов и террор санкюлотов не поколебали факта победы третьего сословия во Франции — так и пролетарский террор в СССР не колеблет конечной победы русской интеллигенции. Реставрация старого сословно-бюрократического слоя немыслима ни при какой расстановке внешне- и внутриполитических сил. Капиталистических элементов, могущих составить конкуренцию нынешней интеллигенции, нет ни в эмиграции, ни тем более в СССР. Таким образом, русская интеллигенция попадает в беспримерное в истории мира положение: она является единственным слоем в стране, который способен взять власть, единственным существующим и мыслимым наследником коммунистической бюрократии.

7.  Русская интеллигенция СССР годами голода и морями крови заплатила за свои уравнительно-космополитические заблуждения. Она познала ценность государственности и долг иерархии — это же познали и народные низы. Она почувствовала долг властвования, как и народные низы поняли её обязанность властвовать и руководить. Однако интеллигенция СССР, целиком отрезанная от политического опыта всего мира, раздробленная большевицкой слежкой и большевицким террором, лишённая возможности духовного общения, — не в состоянии найти своей стержневой национально-религиозной идеи. Её в основном уже сформированная технократическая идеология могла бы быть сформулирована так: «Вся власть во имя стройки автотракторной промышленности». Ответа на вопрос о том, во имя чего же нужна автотракторная промышленность, советская интеллигенция ещё не имеет, как она не имеет и ответа на вопрос об индивидуальной неповторимости русского государственного бытия.

8.  Русская интеллигенция СССР прошла, в частности, длительный опыт непосредственного и равноправного соприкосновения с народными массами, суровую практику советских строек и советских лагерей. Русская интеллигенция зарубежья этой практики не прошла. Обе её части — и правая, и левая — остались в основном на старых дореволюционных позициях. Левая часть — на позициях еврейского либерализма и космополитизма, правая часть — на позициях старого сословно-бюрократического мировоззрения. Молодые общественные течения эмиграции (по преимуществу фашистского типа) имеют тенденцию уклониться от чисто русского пути и предложить России, вместо голландского кафтана, итальянский или немецкий.

9.  Таким образом, русская интеллигенция СССР ищет своего пути, но не может его найти. Интеллигенция зарубежья делает вид, что ищет, но не хочет найти. Русская интеллигенция зарубежья живёт или идеями, унаследованными от русского 19-го века, или идеями, заимствованными от нерусского 20-го. Между тем, основной проблемой русского государственного бытия является проблема создания и оформления и нового русского правящего слоя. В данный момент по сравнению с этой задачей все остальные являются второстепенными и производными. Без правящего слоя, который соответствовал бы насущнейшим нуждам русского государственного бытия, не удержится ни монархия, ни республика, как они не удержались в феврале и октябре 1917 года. Новым правящим слоем может быть только интеллигенция, ибо никого другого нет. Для превращения интеллигенции в правящий слой необходима идея, которая объединила бы «специалистов» военного, врачебного, инженерного, учительского и пр. дела вокруг общей национально-государственной идеи и работы. Над профессиональным сознанием представителей отдельных профессий необходимо создать общенациональное сознание прав, обязанностей и долга правящего слоя в его целом.

10.  Идея нового национально-православного бессословного и культурно вооружённого правящего слоя есть, если не единственное, то самое ценное, что зарубежье может дать подсоветской России. Опыты идейно безоружной антибольшевицкой борьбы кончились полным и абсолютным провалом. Духовные опорные точки в подсоветской массе вообще и в подсоветской интеллигенции в особенности не могут быть найдены ни на путях сословно-бюрократической реставрации (все белые армии), ни на путях еврейского либерализма (все виды керенщины), ни на путях заграничных заимствований. Они могут быть найдены только в глубочайших корнях нашего прошлого и в совершенно точном учёте нашего настоящего. Наше настоящее — это стовосьмидесятимиллионный народ, среди которого отсутствуют и представители феодализма, и представители капитализма, народ, который разными путями выдвинул свой отбор, отчасти изуродованный марксизмом, отчасти искупивший неслыханными страданиями свой вольный и невольный марксистский грех. Этот отбор нуждается в своей идее, ищет эту идею, и эту идею обязаны дать мы.

11.  И мы должны сказать, что в данных условиях воля к власти есть наш нравственный долг перед Россией. Но воля к власти не во имя голого аппетита к властвованию и связанных с ним привилегий, а во имя жертвы, подвига и труда. Мы не можем утверждать, что историческая неизбежность прихода к власти интеллигенции обозначает приход к власти нашего поколения. Если у нашего поколения по обе стороны рубежа не хватит воли к власти, воли к дисциплине, воли к жертве и воли к борьбе, то России придётся пройти через испытания более тяжкие, чем большевицкий режим: через анархию и раздел, т. е. повторить пути польской шляхты и польской республики. Если у русской интеллигенции не хватит национального чутья для единения на единственно исторически проверенных и практически приложимых основах русского национального бытия, власть может быть захвачена какой-то интеллигентской сектой, которая будет держаться тем же, чем держится интернациональная интеллигентская секта большевиков: террором, грабежом и разорением России.

12.  Русской интеллигенции предстоит пройти путь, подобный путям третьего сословия Франции. Это последнее на развалинах феодализма создало неизмеримо более совершенный общественный строй. Этот строй, однако, со дня рождения своего был заражён морально: он отверг религиозные основы человеческого бытия и становится жертвой нравственного вырождения и разложения. Русской интеллигенции предстоит создать общественный строй, который настолько же будет выше буржуазно-капиталистического, насколько этот последний выше феодально-аристократического. Ей предстоит создание православной технократической монархии, — которая будет построена не на вооружённом насилии, как феодализм, и не на голом чистогане, как капитализм, а на православной справедливости, на основах духовной свободы, духовной непорабощенности человека. Или — иначе — на приоритете духа над материей, духовных ценностей — над экономическими, любви и дружественности — над рублём и долларом.

13.  Устанавливая нашу конечную цель — построение русского православного государства, и технические пути к достижению этой цели — создание нового правящего слоя, мы утверждаем не только необходимость создания этого слоя, но и безусловно возможность этого. Мы категорически отвергаем холливудско-чеховский лубок о безволии и мягкотелости русской интеллигенции. В братоубийственной распре, разделившей русский правящий слой, обе его части — и пристав и террорист — с одинаковым мужеством шли на смерть от бомбы или от виселицы и с одинаковым упорством стояли до конца. Непримиримость к большевизму основной массы эмиграции и затяжка почти на целые четверть века внутрирусской гражданской войны не были бы возможны без тех же качеств воли, упорства и жертвенности. Русская интеллигенция, наконец, при всех её вольных и невольных грехах, ошибках, поисках и падениях, является группой, более остальных в мире способной действовать во имя нравственных принципов — даже и тогда, когда эти принципы прикрыты уродливой вывеской материалистической философии.

14.  Итак, мы считаем приход к власти русской интеллигенции принципиально неизбежным и технически возможным. Отсюда основной лозунг нашего движения: «вся власть русским мозгам», то есть не русской безмозглости и не иностранным Вольтерам, Гегелям и Марксам.


12. СЛУЖИЛЫЙ СЛОЙ

1.  Результаты каждого правительственного мероприятия зависят не только от идеи, вложенной в это мероприятие, сколько от того исполнительного аппарата, который будет это мероприятие проводить в жизнь на местах.

2.  Исполнительный аппарат будущей России явится слабым местом всего нашего государственного строительства. Довоенный чиновник был очень плох, и самоё слово «чиновник» совершенно заслуженно получило ругательный оттенок. Нынешний совслуж — ещё хуже. Свойства и довоенной и советской бюрократии являются неизбежным последствием классового строения России — дворянской до революции, пролетарской после неё. И в том и в другом случае власть навязывала своему исполнительному аппарату или сословные или классовые задачи — то есть задачи, шедшие более или менее вразрез с основными интересами народных масс, вызывала недоверие в этих массах, создавала атмосферу (по Каткову) или бездействия, или превышения власти. Это же вырабатывало тип чиновника, который очень плохо служил, но очень хорошо прислуживался.

3.  Исполнительный аппарат будущей России в своём подавляющем большинстве составится из представителей нынешней низовой советской интеллигенции, ибо кадры, которые может дать эмиграция, во-первых, сравнительно незначительны и, во-вторых, попадут в Россию далеко не сразу после переворота. Нужно опасаться, что созданные советским бытом навыки администрирования ещё долгое время будут сказываться в работе административного аппарата. Тем настоятельнее потребность выработки хотя бы незначительных количественно, но ясно знающих всю свою цель служебных кадров в эмиграции.

4.  Это слабое место русского государственного строительства может быть в некоторой степени укреплено:
а)  строгой законностью всего государственного управления вообще,
б)  жёстким контролем сверху,
в)  самым широким и действенным контролем органов местного самоуправления снизу,
г)  свободой печати в рамках, ограниченных законом, и
д)  подготовкой в эмиграции схемы и основных кадров служилого слоя.

5.  Двухмиллионная масса эмиграции располагает некоторым количеством людей — по преимуществу бывших офицеров, которые не смогут вернуться к своей прежней профессии и которые не нашли никакой новой. Наше движение пытается и будет пытаться подготовить из этих людей остов будущего служилого слоя России. Основная задача в этом отношении — ликвидация всяких иллюзий о возвращении старых традиций, старого сословного строя и старых навыков администрирования.

6.  В тех случаях, когда сделать это будет невозможно технически и профессионально, мы будем пытаться подготовить этих людей психологически: указывать им на необходимость нового отношения к народным массам, нового стиля управления и новых задач этого управления.


а. Формирование слоя

1.  Феодально-дворянский правящий слой вырос из естественного отбора наиболее сильных физически и наиболее воинственных людей, родившихся несколько сот лет тому назад. Буржуазно-капиталистический правящий слой — из наиболее хозяйственных элементов, выдвинувшихся по преимуществу в последнее столетие. В обоих случаях этот отбор шёл стихийно. В обоих случаях наследственные признаки слоя — воля и способность к власти, воля и способность к стяжанию — или уже выродились, или вырождаются в ближайших поколениях.

2.  Отсюда идёт современная тенденция ликвидации всяких наследственных привилегий. По отношению к дворянству мы имеем дело с уже завершившимся фактом. По отношению к буржуазии мы имеем дело с развивающимся процессом (наследственные налоги, капиталистическая конкуренция, кризисы). Ход всего современного исторического развития ведёт к тому, что отбор по признаку голубой крови и отбор по признаку толстого кошелька заменяются отбором по признаку одарённости.

3.  Если отбор феодальной элиты производился в процессе истребительных феодальных войн, то и нынешний отбор умственной элиты производится (в особенности в общественно-политической области) в обстановке развращающей партийной борьбы, которая в одних случаях создаёт атмосферу продажности, а в других случаях — атмосферу пресмыкательства. Правильный отбор культурно-правящего слоя затрудняется также дороговизной высшего образования и отсутствием государственной заботы о дарованиях, гибнущих на низах народной жизни.

4.  В формирование правящего отбора будущей России — на первых порах неизбежно войдут стихийные и противоречивые факторы. Этот отбор составится из подсоветского большинства и эмигрантского меньшинства. В него, с одной стороны, попадут люди, ещё не пережившие в себе наследия марксистской идеологии, и с другой — люди, не пережившие в себе остатков сословной. В эту элиту неизбежно попадёт весьма значительное количество карьеристов и авантюристов. В дальнейшем — перед государственной властью неизбежно станет вопрос о сознательном и продуманном подборе правящего слоя России.

5.  Этот подбор должен быть основан не на случайных и преходящих признаках партийности и не на волчьей борьбе всех против всех, а на исконных, веками проверенных принципах православно-национальной Российской государственности. Эти принципы мы понимаем так:

Православный принцип никак не обязывает граждан Империи — ни к исповеданию догматов православной церкви, ни к исполнению её обрядов. Православный принцип, — поскольку он выражается не в церковном, а в государственном строительстве, означает: признание духовной свободы каждого человека и, следовательно, уважения к этой свободе; стремление к осуществлению Божьей правды на земле; технически возможную замену принуждения — дружественностью, страха — любовью. Отсюда православная терпимость ко всякой религии, проявляющей такую же терпимость к религиям России.

Национальный принцип не означает духовного или материального подавления русским народом остальных населяющих Россию народностей. Принцип православной терпимости и православной дружественности автоматически переносится и в национальное строительство России. Русский народ не является ни избранным народом, ни народом господ; это только народ, которому историческая судьба вручила почётную и тяжкую задачу осуществления Божьей правды на одной шестой части земной суши.

Государственный принцип означает техническую и административную организацию страны для утверждения внутри и защиты вовне религиозных и национальных основ Империи Российской.

6.  В этих очень твёрдо очерченных, но в то же время и широких рамках — школа, внешкольные организации, армия, церковь, профсоюзы, администрация и пр. обязываются — помимо своих прямых задач — отмечать, поддерживать и выдвигать всякое дарование, попавшее в сферу ведения данной организации. Руководитель всякой организации — и командир полка, и председатель профсоюза, и директор школы, и начальник контрольной палаты — служебно и общественно оцениваются не только по результатам своей непосредственной работы, но и по подбору новых кадров правящего слоя — новых русских дарований.

7.  Правящий слой организуется по профессиональному признаку — корпоративная система. Каждая корпорация (построенная приблизительно по типу довоенного «адвокатского сословия»), во-первых, реализует свою власть в своей области и, во-вторых, технически и морально формирует свой состав. Таким образом, например, корпорация инженеров путей сообщения, с одной стороны, реализует свою профессиональную власть на транспорте, представительствует его нужды и интересы в руководящих органах страны и, с другой стороны, поддерживает на возможно более высоком уровне и техническое и моральное состояние корпорации, — беспощадно отметая всё технически непригодное и морально неблаговидное.

8.  Живым историческим примером и бесспорным доказательством возможности построения таких корпораций является довоенное — отчасти и нынешнее — русское «врачебное сословие», которое, в условиях общей культурной отсталости страны, стояло на самом высоком техническом уровне современности и, в условиях общего морального разброда в стране, — неизмеримо выше любого современного морального уровня.

9.  Правящий и служилый слой должны строиться на тех же основах, на каких в своё время строилась и должна строиться дальше русская государственность вообще: широкое самоуправление, самодеятельность и инициатива на низах — ограниченные абсолютной авторитарной властью основных принципов русской государственности. Следовательно, перед правящим слоем стоит задача соединения государственной дисциплины с индивидуальной свободой — проблема, которая не может быть решена никакими законоположениями и которая решается только раскрытием и воспитанием свойств, заложенных в самом существе русского народа.

10.  Правящий и служилый слой, наряду с самой суровой ответственностью перед нацией и государством, наряду с самым суровым отсевом всего непригодного — должен быть поставлен в моральные и материальные условия, соответствующие роли этого слоя в строительстве Империи. Сочетание иерархии с независимостью и дисциплины с духовной свободой должно вернуть этот слой на ту государственную высоту, которую он занимал в Московской Руси.

11.  Мы считаем наше движение первым и в эмиграции и в СССР движением, пытающимся сознательно оформить и организовать историческую стихийную неизбежность смены правящего слоя и подготовить для этой смены необходимые идейные и организационные предпосылки. Мы будем организовывать и укреплять наше движение в качестве, так сказать, кадрового состава будущего правящего слоя. Идейный костяк этих кадров должен быть сколочен уже в эмиграции — из людей, которые разумом понимают и сердцем приемлют эту безусловную и повелительную историческую необходимость, которые готовы для неё работать и жертвовать, независимо от своих личных, профессиональных, классовых или сословных интересов. Наше движение есть точка кристаллизации нового и неизбежного правящего слоя Российской Империи.


13. ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ

1.  Народно-имперское движение признаёт право собственности, как изначальный человеческий и творческий инстинкт, но ограничивает это право велениями высшего национально-религиозного сознания. Или, иначе, чувство собственности, могущее иметь и созидательную, и разрушительную роль, наше движение подчиняет высшим национальным интересам. Хозяйство будущей России должно строиться на уважении к праву собственности, приобретённой законным и моральным путём и используемой во благо нации и личности. Из круга этого уважения — а следовательно, и законной защиты — изъемлются растратчики отцовского наследия — типа купеческих саврасов, или хищники народного хозяйства — типа биржевых жидов.

2.  Мы отрицаем основной принцип римского права, по которому имущество считается благоприобретённым, пока не будет доказано его незаконное происхождение. Мы выдвигаем другой принцип: в сомнительных случаях доказательство законного и морального происхождения права собственности лежит на обязанности владельца этой собственности. Иллюстрация: если какие-либо «трудящие» или «нетрудящие» христиане или язычники, нефтяные или каменноугольные журналисты, демократические или тоталитарные политические деятели и министры, взяточники, стависские и барматы, проститутки и прочие разновидности общественного воровства никак не могут быть уличены в том, что вот такого-то числа и из таких-то рук они получили такой-то чек, — то при малейшем сомнении указанные деятели привлекаются к соответственному суду, перед каковым они обязаны доказать законность приобретения своего имущества. Пока эта законность доказана не будет — имущество находится под государственным контролем. Если она не будет доказана вообще — имущество конфискуется. Для честного человека доказательство честного происхождения его имущества обычно не составляет ровно никаких затруднений — как для нашего движения не составляет решительно никаких затруднений самая публичная отчётность во всех наших поступлениях.

3.  Для переходного периода восстановления русского народного хозяйства всё ныне государственное имущество СССР принципиально признаётся государственным имуществом России. Нарушение этого принципа создало бы такое обилие наследственных и прочих исков и тяжеб, которое привело бы русское хозяйство ещё в худшее положение, чем оно находится в настоящее время.

4.  Следовательно, всякие иски о каких бы то ни было убытках революции и о возмещении за эти убытки отвергаются принципиально. Люди, которые имеют желание такие иски предъявлять, должны понять: именно они являются лицами, понёсшими от революции наименьшие убытки: они остались в живых. Аннулируются все довоенные и советские бумаги, займы и обязательства, в чьих бы руках они ни находились.

5.  Немедленной денационализации подлежат:
а)  мелкое землевладение крестьянское, пригородное и усадебное;
б)  мелкая недвижимость подгородная и во второстепенных городах;
в)  мелкие промысловые и кустарные предприятия, поскольку они не были синдицированы советской властью.

6.  Те крупные предприятия, с которыми государственное хозяйствование справиться будет не в состоянии, передаются или частным арендаторам и концессионерам (возможно, и иностранным), или кооперативам, или частным или смешанным акционерным обществам, или — предпочтительно — коллективам инженеров и рабочих данного предприятия. Возможно дальнейшее закрепление отдельных предприятий на правах частной собственности. Машинно-тракторные станции, а также совхозы местного значения передаются органам земского самоуправления. Совхозы, имеющие или промышленное, или опытное всероссийское значение, остаются в управлении центральной власти.

7.  Наше движение обязано наметить зарубежных русских техников, инженеров и промышленников, имеющих наибольший и наиболее успешный опыт Западной Европы и Америки, которых оно могло бы рекомендовать (или в неблагоприятном случае — просто назначить) для управления отдельными предприятиями или трестами и синдикатами предприятий.

8.  Вопрос о том, какие именно предприятия могут быть оставлены в непосредственном управлении государства, какие переданы на арендных и прочих началах, какие могут быть проданы или переданы на праве новой собственности — может быть решён только в России.

9.  Однако, ведущие и крупнейшие отрасли промышленности, транспорта, кредита, страхования, а также и недра, открытые до момента переворота, считаются вечною собственностью государства.

10.  Городская недвижимость крупнейших городов или центров остальных городов объявляется национальной собственностью — исходя, во-первых, из общих установок отказа от общей реставрации довоенных имущественных отношений и, во-вторых, из технической необходимости полной перестройки почти всех русских городов.

11.  Вся церковная собственность, за исключением монастырских земель, а также земель и предприятий промышленного пользования, немедленно возвращается церкви.

12.  Имущество ведомства уделов возвращению не подлежит: Царь есть хозяин всей России, и роль его в качестве частного землевладельца и частного конкурента несовместима с идеей русской монархии.

13.  Государство, церковь, печать, школа и общественные организации обязуются воспитывать в нации отношение к собственности, как к обязательству перед государством и нацией, а не как к привилегии, дающей право не делать ничего.


14. ХОЗЯЙСТВО И ПЛАНЫ

1.  Вследствие длительной социальной неурядицы в стране, Россия в экономическом отношении являлась самой отсталой страной в Европе. И если хозяйственная производительность России, выраженная в абсолютных цифрах, давала весьма внушительные величины, то та же производительность, выраженная в цифрах на душу населения, а также и потребление, выраженное в душевой средней норме, — были самыми низкими в Европе.

2.  Советское хозяйствование, создавшее ряд чудовищных диспропорций между тяжёлой и лёгкой промышленностью, в корне подорвавшее сельское хозяйство, окончательно уничтожившее всякую частную инициативу в стране, — обеспечило для России самый низкий хозяйственный уровень в мире.

3.  Основной задачей для ближайших десятилетий русского государственного строительства будет хозяйственное строительство. Все остальные внутри- и внешнеполитические задачи России должны быть безусловно подчинены задаче хозяйственного восстановления России и хозяйственного освоения имперской территории. С русской нищетой во всех её вариантах должно быть покончено навсегда.

4.  При неизбежной количественной и качественной слабости государственного аппарата основная работа по хозяйственному восстановлению России неизбежно выпадает на долю частной инициативы. Эта инициатива должна быть руководима единым общегосударственным хозяйственным планом, который должен иметь не характер плана директивы, как в Германии, и не плана-насилия, как в СССР, а плана-предвидения и руководства. При этом надо иметь в виду следующее:
а)  И теория, и, в особенности, практика государственного планирования взяты Европой от России. Довоенная Россия имела наибольший в мире сектор государственного хозяйства (казённые заводы и недра, казённые железные дороги, казённые земли и, в особенности, чисто государственный банк без участия в нём частного капитала). Советское хозяйство всё построено на государственном планировании.
б)  Современное государственное планирование взято от России — американский «нью дил», германская четырёхлетка, итальянская трёхлетка. Следовательно — одинаковые тенденции государственного планирования дали: в Германии блестящие результаты, в особенности, в военной области, в Америке — никаких результатов, в СССР — результаты катастрофические.
в)  Германское плановое хозяйство построено на принципе подчинения частной инициативы. Американское — на принципе ограничения её. Советское — на принципе полного её искоренения. Будущее русское плановое хозяйство должно быть построено на принципе поддержки всякого производительного, то есть неспекулятивного частного почина. И дальнейшего развития почина государственного.
г)  Будущее русское правительство — совершенно независимо от своей воли или от своей программы — явится верховным распорядителем хозяйственных судеб России. Это произойдёт оттого, что весь основной капитал промышленности окажется в руках правительства, что в его же руках окажется внутренний кредит страны, а также и те иностранные кредиты, которые Россия будет получать из заграницы. В его же распоряжении останутся обычные способы государственного воздействия на хозяйство — тарифная, таможенная, налоговая и кредитная политика. Следовательно, государство будет перегружено хозяйственными задачами, заведомо превышающими возможные наличные силы любого русского правительства. Отсюда — первоочередная задача: разгрузка правительства от хозяйственных мелочей.
д)  Народное хозяйство планирует не государство: его планирует государственный чиновник, от качества которого зависят не только принципиальные установки планирования, но и его ежедневная практика. Качества будущего русского чиновника нам даны уже и в настоящем. Само собою разумеется, что основные плановые кадры будут взяты от большевиков: люди Госплана — единственные люди, которые имеют хотя бы приблизительное представление о состоянии русского народного хозяйства.
е)  Нужно иметь в виду, что Россия включает в себе все климатические зоны мира — за исключением тропической, и все существующие системы экономического быта — начиная от полудиких охотников севера, через кочевое скотоводство Средней Азии — до самых современных промышленных предприятий и объединений. Единое планирование в этих административных и географических условиях возможно и желательно только в виде самого общего направляющего руководства, но никак не в той форме, в которой оно привело к успеху в Германии и к катастрофе в СССР.
ж)  Таким образом, первым этапом государственного планирования народного хозяйства явится раскрепощение и поддержка всякой здоровой частной инициативы — при сохранении за государством ключевых отраслей народного хозяйства: крупнейших предприятий, внешней торговли, транспорта, страхования, кредита. Следующий этап — использование и координация частной инициативы и государственного хозяйства.

5.  Перед русским народным хозяйством стоит опасность не недопланирования, а перепланирования. Или, иначе, опасность бюрократизации, тем более острая, чем ниже качества того административного аппарата, на который мы имеем право рассчитывать. Во всех этих условиях — эмигрантская пропаганда планового хозяйства есть почти стопроцентная экономическая безграмотность. Реализация этой пропаганды на практике означала бы отрыв хозяйства от хозяина и передачу его в руки чёрт его знает какого выдвиженца.

6.  Основные линии государственного руководства народным хозяйством в течение восстановительного периода сводятся к следующему:
а)  Первое и основное: восстановление сельского хозяйства с последующим его переводом от хозяйства по преимуществу зернового к хозяйству по преимуществу животноводческому и техническому.
б)  Разгрузка государства от перегружающих его производственных и торговых функций.
в)  Поддержка мелких и средних частных предприятий.
г)  Поддержка всех видов общественного, кооперативного, товарищеского и проч. хозяйствования.
д)  Восстановление транспорта.
е)  Восстановление жилищного фонда.

7.  Основные задачи русского народного хозяйства: обеспечение широких народных масс всеми предметами первой необходимости. Самая суровая, пуританская экономия в вопросах роскоши. Отказ от всяких расходов вывесочно-рекламного характера: нужно строить приходы, а не Исаакиевские соборы, нужно строить жилые дома, а не дворцы советов, нужно ввозить племенной скот, а не шампанское. Иначе говоря — народное хозяйство должно стать лицом к народу, а не к дворянской усадьбе или мировой революции.


15. АРМИЯ

1.  Российская национальная армия должна быть восстановлена в размерах и в силе, способных противостоять коалиции возможных вооружённых противников России. Количественный коэффициент этой потребности будет зависеть от конкретной международной обстановки.

2.  Основное значение должны получить сухопутная армия и воздушный флот. В армии — учитывая неизбежный дальнейший прогресс военной техники — основное значение получают технические части.

3.  Морской флот — надводный и подводный — сохраняет лишь подсобное значение береговой обороны в тех случаях, когда эта оборона недостижима технически другим путём, а также как форма сохранения кадров, могущих пригодиться при возможной перемене направления технического прогресса.

4.  Создание большого флота откладывается, во всяком случае, до момента решения проблемы соединения хотя бы трёх или четырёх возможных театров военных действий — Ледовитого океана, Балтийского и Чёрного морей и Тихого океана (проблема северного морского пути, Беломорско-Балтийского и Черноморско-Балтийского каналов).

5.  Решающее значение приобретает авиация, как наиболее мощный вид современного оружия, допускающего переброски в кратчайший срок на любой театр военных действий.

6.  Перед военными специалистами будущей России должна быть поставлена задача выработки русской национальной военной доктрины, которая, базируясь на неизменных психологических данных народа — в данном случае на традиции Московской Руси, Потёмкина и Суворова, — и на переменных величинах промышленности, техники и возможных противников, создала бы единство военной мысли и, следовательно, единство военного руководства на всех ступенях командования и подчинения.

7.  Традиции русской армии последнего столетия никак не могут быть допущены в возрождающуюся национальную русскую армию — ибо это традиции слабости и второсортности, прусской муштры и русского крепостничества, окончательно проверенные целым рядом последовательных разгромов.

8.  Организационное построение нынешней красной армии — за некоторыми техническими поправками и при условии полного идеологического перелома — вполне соответствует требованиям современности и нуждам России. Основное: превращение армии из орудия коминтерна в орудие национальной России, из орудия насилия над русским народом в орудие его защиты от внешних врагов, превращение красной армии в армию национальную и православную. Основные линии организации: тесная связь армии с нацией — со всеми слоями нации. Обязательная допризывная и широкая вневойсковая подготовка. Замена строевой муштры спортивной тренировкой. Всяческая поддержка государством спортивных, гимнастических, стрелковых, планерных, авиационных, авиамоторных и других организаций. Обязательное прохождение элементов военной техники в школе, в зависимости от её типа: в низшей — основы военного дела, в высшей — основы офицерской профессии, в специальных — подготовка военных специалистов в данной области. Передача в распоряжение военного ведомства решающих заводов военной промышленности. Непрерывная связь различных родов оружия путём периодического, хотя бы и поверхностного, дообучения (напр., лётчиков — зенитной стрельбе и зенитчиков — авиации). Тесная связь армии с наукой.

9.  Традиции довоенной сословно-офицерской касты так же не могут быть допущены в будущей национальной армии, как и традиции советских политкомов. Армия должна быть плотью от плоти всего русского народа, его защитницей, предметом его гордости и его заботы, а не отдельным, изолированным от народа организмом. Русский офицер должен быть поставлен в совершенно иные материальные и моральные условия, чем это было до революции. Совершенно недопустим подбор офицерского состава по принципу отсева из общеобразовательных учебных заведений, то есть из наименее одарённой части юношества. Совершенно недопустимо замыкание офицерства в новую «касту». Система выслуги лет в армии больше, чем где бы то ни было, должна уступить место принципу подбора по одарённости: бездарность в промышленности оплачивается убытками, бездарность в войне оплачивается кровью. Можно допускать бездарных писателей, но бездарный генерал угрожает существованию России. Необходимо добиться такого положения, когда русский офицер был бы предметом гордости не только для себя самого, как это было во времена Сухомлиновых, но и для русского народа в его целом, как это было во времена Суворова и Потёмкина.

10.  В свод основных законов Империи Российской входит закон, безусловно гарантирующий всякому взрослому и неопороченному по суду русскому гражданину право свободного владения ручным огнестрельным оружием: нужно вооружить национальную часть России; антинациональная всегда оказывается вооружённой и помимо закона. Нужно также возродить в народе своё самоуважение. Угрозе новой дворянской шпаги и нового активистского нагана должна быть противопоставлена общерусская винтовка. Так всем будет намного спокойнее.


16. КРЕСТЬЯНСТВО

1.  Крестьянство является становым хребтом русской нации — основным источником её физического, материального, а также и духовного благосостояния. Из всех слоёв и сословий русского народа крестьянство наименее повинно в изменах монархии, России и православию. На наших западных окраинах крестьянство оставалось верным России и православию, несмотря на самые жестокие гонения, — в то время, как дворянство приняло католичество и перешло в польский стан. В центре России именно крестьянство сохранило в себе инстинктивные начала государственного строительства, которые даже и в большевицкое время остановили угрожавший России распад. На востоке — именно крестьянство осталось верным старообрядчеству — самой исконной и самой мощной форме православия. В последнее столетие крестьянство, несмотря на то, что оно было ограничено в правах гораздо больше, чем еврейство (еврейство не знало крепостного права), дало России ряд её наиболее выдающихся хозяйственных деятелей. Историю новейшей русской культуры принято считать от Пушкина. Не отрицая пушкинских заслуг, доступных всякому, правильнее было бы считать родоначальником новой русской культуры Ломоносова, заслуги которого понятны не всякому.

2.  И в то же время крестьянство явилось объектом самых мучительных экспериментов со стороны и крепостнического, и коммунистического дворянства. В первом случае — во имя идеи дворянского кармана, во втором случае — во имя идеи мировой революции.

3.  Белые движения совершили чудовищную и преступную ошибку, оттолкнув крестьянскую поддержку. Мы считаем, что вне этой поддержки никакое дальнейшее государственное строительство невозможно. Крестьянство является не только подавляющим большинством населения России (в особенности принимая во внимание рост и пролетариата и интеллигенции за счёт выходцев из крестьянства), но и тем слоем, в котором государственное и религиозное сознание сохранилось в наименее испорченном виде.

4.  Слабые стороны крестьянства: его распыленность — неизбежное следствие земледельческого труда, и его культурная отсталость по сравнению с его более счастливыми западно-европейскими сотоварищами — следствие искусственной задержки крестьянского просвещения во всех его видах — в особенности в течение 19 века.

5.  Будущая национальная власть России обязана сделать то, что сделали итальянский фашизм и германский национал-социализм: вернуть крестьянству его почётное положение в нации и в Империи. Обеспечить его культурной, технической и экономической помощью. Создать широкое крестьянское самоуправление (волостное земство, все виды сельской кооперации, участие организованного крестьянства в управлении страной).

6. Первая и основная забота нашего движения — это забота о крестьянстве. Россия изголодалась до степени биологической неполноценности. Россию прежде всего надо накормить. «Накормить Россию» не в состоянии никакое правительство мира — её может накормить только крестьянство. Без его свободной самодеятельности, обеспеченной всеми видами государственной помощи, Россия не может быть сыта. Без крепкого, культурного, православного мужика Россия никогда не сможет ни построить своей культуры, ни отстоять своего мирового места в ряду других держав, ни создать боеспособной армии, ни построить мощной промышленности: все «русские вопросы» упираются в конечном счёте в «крестьянский вопрос», то есть в вопрос о материальных и моральных условиях существования подавляющего большинства русского народа. Вне удовлетворительного решения этого вопроса не может быть найдено удовлетворительное решение никаких вопросов русского государственного бытия.

7.  Основная проблема крестьянского устроения — земельный вопрос — в основных чертах решена столыпинской реформой, революцией и НЭПом: это мелкое и среднее трудовое землевладение, предельные размеры которого будут установлены в зависимости от местных условий разных областей России. Возвращение бывших помещичьих земель исключается совершенно. Современные машинно-тракторные станции и совхозы передаются в ведение органов местного самоуправления (земства). Существование крупных земельных владений промышленного характера — на правах собственности или на правах долгосрочной аренды — решается в порядке отдельных лицензий, выдаваемых уполномоченными органами государственной власти.


17. РАБОЧИЙ ВОПРОС

1.  Россия не имеет или почти не имеет наследственного пролетариата Западной Европы, выросшего столетиями на базе цехового ремесла. Незначительный наследственный пролетариат довоенной России или погиб в гражданской войне, или перешёл в ряды советской бюрократии, или распылился среди пролетариата советского происхождения. Этот последний в своём подавляющем большинстве состоит из тех крестьянских выходцев, которым пребывание в деревне было особенно неудобно — то есть из представителей так называемого кулачества. Однако, неизбежное превращение России из чисто аграрной страны в аграрно-индустриальную ставит крест над всеми славянофильскими попытками отмахнуться не только от решения, но и от постановки рабочего вопроса.

2.  От существования мощной русской промышленности зависит самостоятельное существование России вообще. Мощная промышленность невозможна без существования культурного, квалифицированного и обеспеченного рабочего класса. Власть обязана принять меры по крайней мере к тому, чтобы не создавать для этого класса источников постоянного недовольства. Эта проблема для будущей России будет тем более простой, что советская практика излечила русский пролетариат от его революционно-марксистских иллюзий и продемонстрировала всю тщету «пролетарской диктатуры».

3.  Основные линии решения рабочего вопроса сводятся к следующему:
а)  Обеспечение рабочих тем жизненным уровнем, который допускается состоянием производительных сил страны. Следовательно — рабочий, с одной стороны, не имеет права претендовать на привилегированное положение за счёт крестьян и служащих и, с другой стороны, имеет право на государственное внимание к его нуждам. Повышение жизненного уровня рабочих не может быть достигнуто путём простого повышения заработной платы, грозящего новой инфляцией. Главный вопрос — продовольственный — может быть решён только раскрепощением крестьянства, которое, с одной стороны, создаёт для промышленности сбытовой рынок и, с другой стороны, ликвидирует хроническое советское недоедание. Другой вопрос — жилищный — может быть решён, во-первых, форсированием жилищного строительства и, во-вторых, значительным отливом в деревню искусственно созданного большевизмом городского населения.
б)  Система социального страхования и медицинской помощи, ныне существующая в СССР, должна быть сохранена и улучшена. С ликвидацией советской нищеты эта система даст автоматическое улучшение своей работы и обеспечит рабочим достаточную уверенность в завтрашнем дне.
в)  Профессиональные союзы должны быть построены по производственному, а не по политическому принципу. Их задача: культурное и бытовое обслуживание рабочих масс, представительство рабочих интересов в органах местного самоуправления и в корпоративном народном представительстве.
г)  Вопросы участия рабочих в прибылях и в управлении производством должны рассматриваться исключительно как технические, а отнюдь не как принципиально-программные вопросы. Они могут быть решены только экспериментальным путём: из однотипных ста заводов данной отрасли промышленности — на десяти ставится опыт участия рабочих в прибылях и в управлении. Национальная государственная власть учитывает результаты этих экспериментов и в зависимости от этого принимает дальнейшие решения.
д)  Государство, совместно с промышленностью и профсоюзами, принимает самые широкие меры к повышению профессиональной квалификации рабочих масс. Государство, промышленность и профсоюзы должны создать такую политическую и моральную атмосферу, в которой рабочий класс чувствовал бы себя не привилегированным классом страны, но и не заброшенным, обиженным и потому принципиально враждебным государству «угнетённым классом». Русский рабочий должен чувствовать себя русским рабочим — то есть полноценным и полноправным членом Российской нации.


18. ШКОЛА

1.  Относительное отставание России в течение последнего столетия от остальных государств мира отразилось также и на её культурном отставании. В потёмкинскую эпоху неграмотный русский солдат воевал против такого же неграмотного немецкого. В мировую войну плохо грамотный русский солдат воевал против хорошо грамотного немецкого: это в значительной степени определило и ход войны. Советская власть, подняв элементарную грамотность низов (в том числе и техническую), приложила чрезвычайные усилия для снижения общеобразовательного уровня молодёжи и для подавления её национально-религиозных основ.

Перед будущей властью России станут, следовательно, две задачи:
а)  ликвидация общей культурной отсталости страны и
б)  ликвидация марксистского наследия во всех его разновидностях.
Эта двойная задача будет одной из самых насущных задач восстановления России.

2.  Мы считаем, что педагогика вообще — является одной из самых отсталых отраслей человеческого знания: если нет науки о человеке, то тем более нет науки о воспитании человека. Не претендуя на создание этой последней, мы в то же время должны указать основные цели русской школы и отмести её основные недостатки.

3.  В числе этих недостатков основным было преобладание «образования» над «воспитанием». Мы считаем, что качества воли и характера неизмеримо важнее формальных знаний — в особенности в той схоластической и оторванной от жизни форме, в какой давала их довоенная низшая и средняя школа.

4.  Таким образом, мы выдвигаем на первый план задачи воспитания — национального воспитания, и формальным знаниям отводим подчинённое место — иначе у нас снова будут хорошо образованные и хорошо подготовленные разрушители России. Формальные чёткие знания необходимы только там, где вопрос идёт о технике жизни: таблицу умножения нужно знать назубок. Дату Куликовской битвы знать назубок никак не обязательно. Но Куликовская битва должна быть пережита эмоционально, должна войти в состав национального сознания каждого русского.

5.  Должна быть проведена самая серьёзная борьба со всеми остатками схоластики в преподавании. Преподавание иностранных языков в том виде, в каком оно существовало в наших гимназиях, — вообще не имеет никакого смысла. Изучали три языка (латинский, французский, немецкий) и не знали ни одного. Это же относится к целому ряду других предметов: бесконечные даты и имена в истории — без ясного представления об исторических процессах. Зубрёжка на память географии без ясного представления об основных данных отдельных стран, — вообще преобладание притупляющей зубрёжки над задачами развития творческих способностей, понимания, ума и воображения.

6.  С другой стороны школа, за исключением высшей, страдала чрезвычайной оторванностью от всяких практических жизненных задач.

7.  Нам нужна школа:
а)  по преимуществу воспитывающая, а не натаскивающая,
б)  ярко национальная,
в)  близкая к практическим требованиям жизни. То есть сельская школа — с сельскохозяйственным уклоном, городская рабочая — по преимуществу с техническим уклоном (советский фабзавуч), средняя — или чисто техническая, или с установкой на подготовку к более или менее определённой группе высших школ.

8.  На школьное и внешкольное воспитание, образование и техническую подготовку молодёжи и взрослых государство должно дать максимально возможное количество внимания, усилий и средств, используя все методы и способы: прямое и заочное образование, прессу, радио, кино, общественные организации, армию и пр., создавая экспериментальные педагогические учреждения для поисков более совершенных форм национального воспитания и образования. Накапливавшаяся веками культурная отсталость масс должна быть наверстана в кратчайший промежуток времени: именно от этого зависят в первую голову дальнейшие судьбы России.


19. САМОУПРАВЛЕНИЕ

1.  Государство, столь сложное по своему национальному составу, по географическим и климатическим условиям, не может рационально управляться только централизованной администрацией. Поэтому техника управления должна быть в основном передана органам местного самоуправления — волостным, уездным, губернским и областным земствам.

2.  Это самоуправление не должно, однако, противоречить ни государственному единству России, ни единству её государственной и национальной идеи. Верховная власть устанавливает рамки самоуправления, указывает ему те общегосударственные задачи, которые должны быть выполнены местными силами, и то направление, которого должно придерживаться это самоуправление в местных делах. Верховная власть распускает те органы самоуправления, которые или пожелают стать в оппозицию верховной власти, или окажутся неудачно подобранными. Права самоуправления ограждаются законом от административного произвола, но не ограждаются конституцией от вмешательства верховной власти.

3.  Основная ячейка русского самоуправления — волостное земство, избираемое всеми крестьянами волости и при обязательном вхождении в него всех представителей волостной интеллигенции (священник, врач, учитель, агроном). Волостное земство созывается на известный срок и по истечении своих полномочий избирает представителей в уездное земство — то есть людей, уже проверенных на работе в волости. В уездное земство входят также и представители профсоюзов (профессиональных корпораций) данного уезда. Уездное земство, заканчивая срок своих полномочий, таким же путём избирает представителей в губернское земство. Верхней точкой земского самоуправления будет земский собор, составленный из просеянных в практической работе людей. Партийное голосование во всех этих выборах, как и вообще существование политических партий, воспрещается безусловно.

4.  Земский собор выделяет специальные комиссии для совместной и постоянной работы с верховными органами управления (министерствами, назначаемыми верховной властью непосредственно). Таким образом, принципы самоуправления практически сливаются с принципами централизованной верховной власти.

5.  Земский собор принципиально отличается от парламента системой подбора его членов, его работой с правительством и, в особенности, общим направлением его деятельности. Собор представительствует территориальные и профессиональные интересы, сумма которых, объединённая общей национально-государственной идеей, является интересом России вообще. Но собор никак не представительствует политических партий. Собор — это подсобный орган управления страной, а не конкурент верховной власти. Он, в частности, контролирует работу всей администрации, но, как и эта администрация, он безусловно подчинён верховной власти Монарха.


20. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

1.  Мы категорически отбрасываем ту систему насильственной или полунасильственной русификации, которая существовала в России в последние десятилетия. Мы рассматриваем Империю Российскую, как один общий дом, имеющий общие стены и общее центральное отопление, — но в этом доме каждый народ имеет свою квартиру, в которой он, в рамках общегосударственной идеи, устраивается, как ему удобнее.

2.  Каждый гражданин и каждая этническая или иная группа населения имеет право говорить, печатать и учиться на любом языке, который эта группа пожелает — однако, не посягая на права государственного языка, поскольку они диктуются технической необходимостью: почта, железные дороги, армия… Таким образом, если на Украине найдётся достаточное количество студентов, желающих учиться по-украински — что более чем сомнительно — то государство обязано организовать украинский университет. Но государство также обязано поддерживать и русские университеты на Украине. Мы совершенно уверены, что, при отсутствии политики насилия, чисто технические преимущества русского языка автоматически ликвидируют всякие самостийные тенденции. Культурная самостийность, переходящая в государственный сепаратизм, рассматривается, как государственная измена.

3.  Национальное самоуправление реализуется в рамках областного самоуправления. Так, Грузия, как отдельная область, имеет своё областное земство, которое ведёт свою работу на грузинском языке, но которое не вправе нарушить общегосударственный принцип путём ущемления законных прав как общегосударственного, так и других языков области.

4.  Таким образом, если начальная школа будет по преимуществу или даже исключительно, например, грузинской, то всякий грузин, который пожелает подняться по общественной лестнице, будет поставлен в техническую необходимость знать русский язык. Для работников известного масштаба это знание должно быть государственно обязательным, как оно будет технически обязательным для всей квалифицированной интеллигенции.


21. ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

1.  Национальное русское правительство должно закончить попытки всех своих предшественников — начиная с киевских князей — и ликвидировать еврейский вопрос окончательным образом. Единственно возможной формой такой окончательной ликвидации будет эмиграция всех русских евреев в страны, не имеющие с Россией общих границ.

2.  Русское правительство, подавляя всякие попытки физического насилия над еврейским населением (погромы), обязано немедленно принять все необходимые административные, экономические и дипломатические меры, чтобы обеспечить выполнение этого плана. Впредь до его выполнения правительство обязано очистить от еврейского участия и еврейского влияния все ведущие отрасли русской национально-государственной жизни.

3.  Евреи принципиально не признаются гражданами России и рассматриваются в качестве временных и нежелательных иностранцев.


22. ПЕЧАТЬ

1.  Старый правящий слой, по отсталости своей, совершенно выпустил из своих рук такое мощное орудие воспитания нации, как печать. За единичными исключениями, на стороне правительства стояли только бездарные и казённые официозы. На стороне либерально-революционной стояла почти вся русская печать — которая к тому же переживала процесс полного захвата её еврейством. Советское правительство оказенило вообще всю печать.

2.  Мы признаём принцип свободы печати, ограниченной рамками национально-государственной идеи. Свобода печати заключается в праве всякого русского высказывать печатно свои мысли и убеждения. Рамки национально-государственной идеи охраняются законом и судом — а не административным произволом и губернаторскими штрафами.

3.  Наряду с прочими корпорациями создаётся корпорация профессиональных журналистов, состав которой регулируется общими принципами национальной корпоративности. Корпорация, верховно руководимая государством, реализует на своём участке работы общие национальные принципы.

4.  Всякое издание обязано публичной отчётностью в своих доходах и расходах. Не допускаются никакие анонимные предприятия. Не допускается так называемая жёлтая пресса. Не допускается какое бы то ни было участие евреев. Не допускается никакой административный нажим на печать — свобода русской печати ограничивается только законом, судом и корпоративной этикой.


23. ПРАВО

1.  В ряду задач, которые станут перед русским государственным строительством, будет стоять задача переработки русского права в сторону очистки его от влияния римского права и тех католических и схоластических элементов, которые проникли к нам вместе с французским правовым сознанием. Нужно будет отойти от принципов Кодекса Юстиниана и вернуться к принципам ярославовой «Русской Правды», к принципам крестьянского мира, к принципам службы и тягла Московской Руси. Нужно ликвидировать раздвоение в правовом сознании русского народа и создать систему правовых установок и правовых норм, соответствующую и характеру, и истории русского народа.

2.  Задача эта приобретает тем большую важность, что Россия прежде всего нуждается в праве и законе — а не в административном произволе, какими бы пышными фразами этот произвол ни прикрывался. Русскому человеку нужна твёрдая уверенность в дозволенном и недозволенном, в труде, имуществе, свободе и жизни. Именно в этом пункте наше движение расходится с группировками фашистского типа, недооценивающими ту жажду твёрдой, но законной и законно действующей власти, которая явилась неизбежным результатом и предреволюционного периода, и тем более революционного.

3.  Эта задача облегчается тем обстоятельством, что в юридическом отношении Россия представит собою пустое место. «Свод Законов» уже умер, и его восстановление в целом невозможно технически — так как не существует тех имущественных и юридических отношений, на каких он в своё время вырос. Русское право придётся строить совсем заново, и нельзя допустить в самых истоках этого правотворчества повторения ошибки раздвоения русского правового сознания. Временное законодательство переходного периода, в которое неизбежно войдут элементы спешки, произвола и неточности, должно всё-таки сразу же поставить перед собою определённые правовые цели, а не возводить временный произвол в окончательную систему.

4.  Закон должен быть прост, ясен и доступен пониманию всякого среднеразумного человека. Казуистическое наследие средневековой юриспруденции («сенатские разъяснения»), созданное в экономических интересах адвокатского сословия, — должно быть ликвидировано, как и это сословие вообще. Нельзя превращать суд в спортивное состязание между двумя крючкотворцами или краснобаями. Они должны быть заменены институтом корпоративных или государственных правовых советников. Часть гражданского процесса должна быть передана судам присяжных для решения вопроса не только на основании формальных данных («шейлоковский вексель»), но и на основании моральной и национальной целесообразности.

5.  В области уголовной репрессии формальные признаки должны быть заменены органическими. Точно так же, как современная медицина отказывается от лечения болезни и лечит организм, взятый в целом, — так и суд должен отказаться от формальных признаков («кража со взломом или без взлома») и оценивать правонарушителя только с точки зрения его пригодности или непригодности для общенационального сожительства. Таким образом, профессиональный вор будет судим не за взлом или отсутствие взлома, а за свою профессию вообще. Нации не нужны субъекты с десятками судимостей. Для них на русских просторах можно найти место для их постоянного и пожизненного жительства. Такое же место можно найти и для пропагандистов всяких новых революционных экспериментов, нужно им предоставить возможность прежде всего попробовать данный эксперимент на самих себе — где-нибудь на Новой Земле или на острове Врангеля.

6.  Верхи интеллигенции, её творческая часть, то есть те люди, которые двигают человечество вперёд, — духовно и творчески заинтересованы в том — как заинтересована и вся нация, — чтобы их искания и их творчество не подвергалось уродованию ни со стороны выдвиженцев любого режима, ни со стороны полицейского участка, ни со стороны ОГПУ. Государственная власть никаких духовных ценностей творить не может — как не может создавать поэтов, композиторов, учёных и изобретателей. Административная опека над творчеством этих людей угрожает задержкой роста духовной культуры страны. Но вместе с тем эта культура должна быть законом охранена от всяких разлагающих и революционных влияний — в чём бы они ни выражались.

7.  Следуя основной тенденции русского правотворчества, мы принципиально отметаем смертную казнь — допуская её лишь в случаях особо тяжких государственных преступлений и в особо тяжкие национальные моменты (война и смута).

8.  Мы также отметаем принцип возмездия за грехи революции, за исключением верхушки компартии. Для остальных — уцелевших в момент переворота — должна быть объявлена полная и окончательная амнистия. Это вызывается, во-первых, моральной необходимостью дать русской земле отдых от какого бы то ни было террора и, во-вторых, технической невозможностью разобрать все десятки миллионов преступлений революционного периода.


24. РУССКИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ

1.  Наша программа в своих основных чертах рассчитана не только на переходный период бытия России — она рассчитана на века, ибо она исходит не только из политической потребности и политической моды сегодняшнего дня, а из самых глубинных, вековых истоков русского национально-государственного инстинкта — такого, каким он проявился не в воображении творцов различных идеологий, а на практике национально-государственной и религиозной деятельности русского народа. Наша программа исходит из того предположения, что основные свойства народа есть неизменные данные, подлежащие только раскрытию, а никак не «исправлению».

2.  Самый основной принцип национально-государственной жизни России нам дан в православии. Мы понимаем под православием не ту или другую организацию церкви (до- или послениконовскую, патриаршую или синодскую, официальную или старообрядческую, зарубежную или сергиевскую) и не сумму обрядов, меняющихся в веках, и, наконец, не то профессиональное понимание роли православия, которое неизбежно свойственно всякому профессиональному работнику религии, а только и исключительно самую глубинную основу православия. То есть ту духовную основу, которая отличает православие от всех остальных религий мира. Мы считаем православие национальной религией и национальным сокровищем русского народа. От других религий мира оно отделено точно так же, как русский народ свойствами своего духовного «я» отделён от других народов мира. Проекты слияния христианских церквей (экуменическая ересь) мы считаем такими же антиправославными проектами, как проекты всяческих интернационалов — антинациональными проектами.

3.  Отличие православия от всех остальных религий мира заключается (помимо догматической стороны этого вопроса) в признании личной духовной свободы человека, дарованной Искуплением, и личной духовной связи человека с Творцом. Если католицизм есть религия насилия и организации, протестантизм — сделки и расчёта, то православие есть религия милости и любви — религия величайшего света и величайшего оптимизма. Это есть основная и неистребимая духовная ценность России, которая не может быть подчинена никаким преходящим задачам государственного строительства, хотя бы потому, что всякое подчинение этой религиозной ценности какой бы то ни было другой — неминуемо и автоматически влечёт за собой ослабление и уничтожение России.

4.  Политический строй России — монархия — так, как он складывался в веках, не есть чьё бы то ни было изобретение или результат чьего бы то ни было насилия — это есть результат вековой работы религиозно-национального инстинкта.

5.  Этот политический строй с той степенью точности, которая вообще возможна в земных делах, — отражал идею свободного, не обусловленного насилием, добровольного подчинения свободного человеческого духа высшим ценностям. Поэтому православная монархия оказалась организованной не по принципу конституционной сделки, выраженной в «великой хартии вольностей», и не по принципу вооружённого насилия, выраженного в законе «крови и железа», — а по закону Христа. Этому закону были одинаково подчинены и Царь, и Мужик. Оба, безо всяких конституций, шли к одной и той же цели — и шли одинаковыми путями, и прошли через одну и ту же Голгофу.

6.  Мы отдаём себе совершенно ясный отчёт в том, что восстановление и очищение этих глубинных истоков религиозно-национальной жизни не может быть достигнуто ни прокламациями, ни даже программами. Антихристовы наследия и дворянского и большевицкого крепостного права потребуют многолетней работы гениев и чиновников, воинов и проповедников, поэтов и изобретателей. Но мы первые вступаем на путь сознательного и продуманного возрождения нашей исконной религиозной, национальной и государственной мощи.

7.  Именно поэтому для нас принципиально неприемлемы ни кровавый и насильнический религиозный опыт Западной Европы, ни также опыт её государственно-строительной истории. Наша религиозная жизнь, как и наша государственная жизнь, — при всех их грехах, — были и останутся впредь — самыми совершенными на земле формами религиозной и государственной жизни. Мы не смущаемся ни Ярославскими-Губельманами с их «Безбожником», ни наследниками Ленина с их коминтерном: всё это пройдёт. Россия грешна, и Россия больна. Болезнь приходит к самым сильным мужам, и грех приходит к самым святым людям. Пытаясь излечить русскую болезнь всеми доступными нам средствами, мы достаточно культурны, чтобы знать: всякая болезнь есть неизбежное последствие предыдущих прегрешений против здоровья.

8.  Наши протесты против попыток напялить на русскую спину пиджак с чужого плеча имеют глубочайший религиозно-национальный смысл: они не продиктованы «полемикой». Мы считаем, что даже и те методы национально-государственного строительства, которые в других моральных условиях и у по-иному одарённых народов дают современные успехи, — будучи применены к нашим моральным условиям и к по-русски одарённому русскому народу — дадут результаты катастрофические. Мы считаем, что всякие попытки навязать русской истории нерусские государственные системы, вызванные к жизни задачами внешней торговли и задачами внешней политики (на противоположных полюсах — Англия и Германия), являются новыми попытками замутить и отравить истоки русского религиозно-национального и государственно-творческого инстинкта и сознания. С этими попытками мы боролись, боремся и будем бороться, откуда бы они ни исходили. Россия — сама по себе. Ничего доброго от заграничных идейных импортёров мы до сих пор не видали — и не увидим.

9.  Основной грех, который России предстоит преодолеть, — это грех крепостнического наследия и, как его последствие, грех марксистского наследия. Мы никак не отталкиваем живых людей, не по своей вине попавших в дворянство, как не отталкиваем живых русских людей, не по своей вине попавших в марксизм. Но мы с одинаковой беспощадностью относимся как к преступлению крепостничества, так и к преступлению марксизма. Мы не верим в эволюцию советской власти, ибо всё, что оттуда произойдёт, — произойдёт из принципиально заражённого источника. И те люди, которые родятся для политической жизни из «советской эволюции», будут неизбежно носить на челе своём каиново пятно марксизма, хотя бы и прикрытое эволюцией, национализацией и великодержавностью. Нам нужна великодержавность духовной свободы, а не великодержавность универсального рабства.

10.  Мы также не верим в эволюцию русского Кобленца — верхов русской эмиграции. [Кобленц — город в Германии, ставший центром французской аристократической эмиграции в период французской буржуазной революции конца XVIII в.] Ибо если крепостничество есть грех, — то и вся психология и всё мировоззрение, возникшее на почве насилия, грабежа и греха, — есть психология религиозно-греховная и национально-преступная, — по вéдению или невéдению — это более или менее безразлично.

11.  Мы — тонкая, но неразрывная нить между необратимым прошлым России и её неизбежным будущим. Мы — напоминание о великом прошлом и призыв к ещё более великому будущему. Наше прошлое — в православном приятии Бога и Мира, и наше будущее — только в том же приятии. Мы не ищем ни союзов, ни соглашений. Мы требуем безусловного подчинения той идее Православия и России, которой и до нас подчинялись поколения и поколения русских людей, создавших самое великое и самое справедливое государство мира.

12.  Если мы признаём, что исконной самодовлеющей (онтологической) сущностью национальной идеи России является идея православия, то с совершенно неизбежной логической последовательностью мы должны будем признать, что уроки какой бы то ни было иной государственности, возникшей на какой бы то ни было религиозной системе, для нас непригодны и для нас неприемлемы. Политические заимствования из Америки или Германии будут такой же политической ересью, какой являются религиозные заимствования от Ватикана или от Лютера (уния и секты). Эти попытки под внешне соблазнительными лозунгами протаскивают в русское национальное сознание такие же чужеродные элементы, какие протащили шляхетство, масонство, либерализм, иезуитизм и марксизм. С той только разницей, что результаты нынешних, даже самых благонамеренных, попыток нам угрожают только ещё в будущем.

13.  Мы являемся ортодоксальными (православными) православными и поэтому ортодоксальными (православными) националистами. Догматы русского национализма для нас так же непреложны и непререкаемы, как и догматы православия.

14.  Один из самых глубоких и самых симптоматичных догматов православия заключается в том, что никакое таинство не может передать своей благодати без добровольного и сознательного приятия его. Следовательно, таинство, переданное автоматическим или насильственным путём, не имеет никакого значения. Это есть принципиальный отказ от автоматизма и от насилия, а также принципиальное признание свободы человеческого духа, долженствующего сделать свой свободный выбор между добром и злом. Поэтому православие не «понуждает» прийти к Богу, как католицизм, и не торгуется с Богом, как протестантизм. Отсюда и идёт совершенно иная, чем на Западе, тенденция национального и государственного развития России:

«Единство, говорит оракул наших дней,
Быть может спаяно железом лишь и кровью,
А мы попробуем спаять его любовью
И там посмотрим, что прочней».

[Ф. И. Тютчев, «Два единства», 1870 г.]

Национальное единство страны нетрудно удержать в дни счастья и успехов. Наше удержалось в дни величайших страданий и величайшего унижения.

15.  С этой, православной, точки зрения мы рассматриваем и жгучий ныне вопрос о тоталитарности, соблазняющий русских «малых сих». Вот наша точка зрения:
а)  Тоталитарность есть свойство, имманентно присущее каждому суверенному государству. То есть, каждое суверенное государство принципиально имеет право на жизнь, собственность и действия всех составляющих его граждан.
б)  Вопрос о практическом приложении этого принципиального права есть вопрос не идеи, а практики. Русское государство в среднем выводе из истории веков было наиболее тоталитарным государством мира — только это само собой разумелось: Самодержец Всероссийский и «Державный Хозяин Земли Русской». В эпохи величайших напряжений (Отечественная война) всё было построено на подчинении всех и всего одной задаче. Александр Первый и толстовский Ферапонт делали одно и то же дело, ибо это дело было делом для всех русских людей само собою разумеющимся.
в)  Самые демократические и «свободолюбивые» нации мира в минуты политической необходимости прибегают к самому крайнему тоталитаризму. Так, в Англии в 1940 году правительству предоставлена бесконтрольная власть над жизнью и собственностью всякого гражданина — до членов династии включительно (ссылка герцога Виндзорского).
г)  Современные тоталитарные государства строят свою организацию для решения жизненно необходимых внешнеполитических задач. Так, Япония перешла к тоталитарному режиму только на четвёртый год затянувшейся сверх всякого ожидания китайской войны.
д)  Для России границы «личной свободы» и тоталитарного государственного принуждения будут решаться не в зависимости от «принципа», который нам понятнее, чем кому бы то ни было иному, ибо на тоталитарности самодержавия мы воспитывались тысячу лет, — а только и исключительно в зависимости:
а)  от технической необходимости и
б)  от технической возможности.
Так, в первые же годы бытия новой России нам будет технически необходим и технически возможен тоталитарный режим в отношении всех иностранных дел, связей и влияний, в том числе, следовательно, и тоталитарный режим по адресу попыток навязать нам чужую идеологию. Будет также технически неизбежным и технически возможным тоталитарный режим в области местной торговли во всех её вариантах. Будет технически нежелательным, а также и технически невозможным тоталитарный режим в области народного хозяйства, взятого в целом. Целесообразным и возможным будет только контроль над группой предприятий ведущей промышленности — как тяжёлой, так, в особенности, лёгкой. Тоталитарный режим в области администрации будет технически желательным, но и технически невозможным, в силу отсутствия слоя доброкачественных служилых людей. Тоталитарный режим будет политически неизбежным и технически возможным в случае серьёзной внешней опасности. Тогда недостаток и недостатки служилого слоя будут компенсироваться общим моральным подъёмом страны. Во всех этих случаях наша тоталитарность должна быть тоталитарностью православной: то есть, подчинение всех не классовым, сословным и даже национальным эгоизмам, а равномерная жертва всех во имя идеи православной, русской государственной справедливости.


25. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы — не группа, не партия, не союз и даже не организация. Мы, просто, представители движения, которое началось за тысячу лет до нас и которое будет продолжаться тысячи лет без нас и после нас.



[София, 1939-1940; «Белая Империя», Шанхай, 1941;
«Наш Современник», стр. 139-159, №12, 1992]



* * *



HTML-версия от 21.08.2010, project03.ru/pr/, projectrussia.orthodoxy.ru